Объяснительная записка

Мы с приятелем изобрели ГНИИПИ, по-моему, при первой же встрече. Было это в Москве, в конце войны. Нам было по 17 лет, жрать вокруг, как нам казалось, было нечего. Так нам казалось потому, что встреча произошла до нашего попадания в исправительно-трудовые лагеря системы МВД. Забегая вперед, скажу, что там, по ознакомлении с концепцией сосаловки, мы в корне пересмотрели наши взгляды на вопрос. Возвращаясь назад, могу вспомнить, что в ту пору среди известных нам лиц только самые отрешенные от земных забот натуры смели мечтать о чём-либо, кроме еды или приобретения сапог, они же прахаря, тельняшки или кепки-малокозырки. Акт приобретения этих благ обычно мыслился насильственным и происходящим ночью в малолюдном месте. Именно на примере этих трёх изделий мы убедились, что вещи имеют мистический смысл.

И разговоры наши как-то тоже сразу перешли с бытовой тематики на уголовно-наказуемые уровни, в советском понимании уровня уголовной наказуемости. Вскоре оба мы сели по ст. 58-10, но не за ГНИИПИ. Набравшись в какой-то степени жизненного опыта, при первой возможности мы возобновили наши разговоры. Выяснилось вскоре, что ни о чем кроме ГНИИПИ мы не говорим, что изменение послевоенной общественной атмосферы не влияет на изобилие гнииповской тематики, и что ГНИИПИ существует помимо нашей воли. Ему нельзя было приписать той или иной характеристики по желанию. Возможны были только органически необходимые имплантации.

Знакомые с интересом следили за развитием нашего детища, благо однажды, в 1954 году, я, выражаясь теперешним языком, «изготовил самиздатовскую копию клеветнического антисоветского пасквиля, начинающегося словами...». Затем, усилиями все тех же знакомых, «копия была размножена и имела успех». Знакомые давали советы, как и чего ввести в ГНИИПИ. Внять советам удавалось редко, и знакомые стали делиться по этому признаку – этот понимает ГНИИПИ, а этот нет; этот хороший человек, но ГНИИПИ не прочувствовал, а этот и вовсе бы гад, но в ГНИИПИ разбирается. Особенно нас раздражали те, кто стремился смаковать натуралистические детали.

Делая реверанс самим себе, надо заметить, что пригодность ГНИИПИ служить моделью реальной жизни иногда поражала даже тех, кто отрицательно относился к нашему увлечению. Стоило перевести житейскую ситуацию на язык ГНИИПИ, и немедленно получался прогноз высокой точности, ясности и обоснованности. Это, конечно, относится только к тем ситуациям, которые возможно перевести на указанный язык.

Ныне наука о ГНИИПИ сделала прогресс и называется иначе. Но, мне кажется, интерес к ГНИИПИ оправдан и его следует удовлетворить.

Замечание: иногда в наших писаниях уделяется слишком много внимания бытовым деталям. Это потому, что трудно расстаться с любимыми образами, созданными в юные годы.

Ещё замечание: объяснение почти всех новых слов и вульгаризмов можно найти в тексте. Правописание иногда отличается от общепринятого, как, например, в слове «интилигентный». Но уж так получилось, и теперь нельзя менять традиции.


Глава 1. Космография, география, этнография и древнейшая история ГНИИПИ

За загробной страной есть края – путь к ним долог и выжжен
Раскалённым дыханием адских огней, но местами проходит сквозь рай.
Но совсем не на этом пути, а значительно ближе – существенно ближе –
Расположен описанный ниже весьма примечательный край.

(«Вокруг того света»)

 

Остров ГНИИПИ расположен среди волн Серого Океана. Это единственный впуклый остров в мире. Жители острова гордятся этой уникальностью, хотя значение понятия впуклости давно утрачено, восстановить его представляется невозможным, а по многим резонам и нежелательным. Из древних легенд о происхождении Гниипи наиболее поэтична та, которая отождествляет гнейсобазальтовые массивы острова с застывшими экскрементами некоего демиурга, и до сих пор на обертке распространенного мороженого сорта «экскрем-брюле» типографским способом запечатлевается сцена творения.

Другая легенда, оставляя в стороне возникновение острова, повествует о высадке на него русского землепроходца, грубого мужчины в папахе с топором. Это произошло в период, когда на острове жили якобы только Адам и Ева. «И немедля, – рассказывает летописец, – уделал Адама топором, а нежную Еву взял в сожительницы.» Отсюда и пошли де первые люди.

Густые леса, бескрайние степи, синие озёра, могучие реки, полезные ископаемые в изобилии представлены на острове. Климатических зон и поясов нет. Летом жара в тени доходит до 1076 градусов по Цельсию, зимой температура достигает минус 933 градуса по той же шкале. Резкие температурные скачки заметно сказываются на психике обывателей. Так, агент государственной службы при минус 242 градусах теряет бдительность, при минус 459 градусах участвует в заговорах, а при минус 909 градусах попросту обращается в ледяной столп, который может обоссать любая бродячая собака в ущерб прерогативам исполнительной власти. Реакция собаки на окоченелого агента всегда одинакова. На неё не может повлиять никакое стихийное или запланированное руководством бедствие.

Уже упоминались некоторые из легенд, саг и рун о древнем ГНИИПИ. Исторические же факты свидетельствуют о том, что на острове с незапамятных времён обитал народ Гнииповцев. Они селились в бараках, живописно рассеянных среди гор и долин. Основными их занятиями были пьянство, грабёж и разбой, насилие над личностью, попрание достоинства ближних и политическая деятельность. С течением времени огромные скопления бараков стали образовывать города – столицу город ГНИИПИ, Пидер, Блябу, Щябля... Расположенные на берегах полноводных рек Гавнянки и Кровянки, города крепли и богатели.

Шумели века над впуклой столицей ГНИИПИ – городом ГНИИПИ. Исступлённые бунты и неслыханные мятежи колебали устои государственности. Кряжистые молодцы жилистыми волосатыми руками лихо рубали других кряжистых молодцов и вообще всё существующее. Регулярно ровно в 12 часов ночи над ГНИИПИ гремел набат. С городской колокольни падал вниз труп очередного сторожа, начинало иметь место социальное явление, называемое «гульба». Гульба состояла в том, что гнииповцы любого возраста и пола, ради выгоды или развлечения, резали друг друга ножами-финачами, рубили топорами, кололи колунами, кромсали бритвами, били кистенями, глушили тяжёлыми мешками с песком и щебнем, пилили двуручными, лучковыми и механическими пилами, умерщвляли ударами массивной стальной пружины, спихивали в смрадные от ядовитых испарений канализационные люки, душили руками и ногами, а также не брезговали любыми прочими методиками лишения жизни и нанесения увечий. Тем не менее, невзирая на многообразие способов, на каждый из них имелась статья Гнииповского уголовного кодекса.

К пяти часам утра улицы до крыш заваливались трупами. Всё стихало. Затем из лесов вокруг столицы, дружно урча, выбегали собаки. К семи собаки поедали всю убоину и удалялись на отдых. Город начинал жить заново. И вновь наступала ночь. И вновь несся во всех направлениях по улицам победный клич «Не уйдёшь, гадина!» И каждую ночь с сотворения мира ГНИИПИ выгорал дотла.

Провинция, как умела, тянулась за столицей. Порою талантливые самородки оттуда учиняли такое, что бледнели даже закалённые жители центра. А собак в лесах хватало на всех, и это было единственное, в чем ГНИИПИ никогда не испытывал нехватки.

Необходимо отметить, что гнииповцы прекрасно отдавали себе отчёт в предосудительности своей основной деятельности. Государство строго пресекало все до единого поступки гнииповцев. Гнииповец, повинный в стоянии в подворотне, карался семью годами общения – этот термин объясняется ниже, а пока его можно понимать как высшую меру. Гнииповец, заподозренный в образе мыслей, карался сотней годов общения; уличённые в публичном или приватном исполнении песни «Семь лет не жрал я, братцы» получали двести годов; уличенные в исполнении песни «Сто дет не жрал я, братцы» получали четыреста годов; уличённые в исполнении песни «Всю жисть не жрал я, братцы» получали девятьсот годов, и так далее. Эксперты точно определяли на суде, сколько именно лет не жрал обвиняемый, так что обвинение в крамоле часто сопровождалось обвинением в клевете. Нельзя сказать, чтобы суровые меры против крамолы не давали эффекта. Но почти всегда на улицах громко горланил какой-либо маниак, уведомляя общественность о том, сколько лет он не жрал.

После первых легендарных гнииповских повелителей власть была захвачена сыном неизвестного отца Феофаном. Считалось, что это произошло вследствие государственного переворота. О природе этого переворота говорилось только, что он был невиданный в истории. Сделанные в разные времена разъяснения о других качествах переворота надо считать независимыми одно от другого и никакого отношения к реальному событию не имеющими. Номинально Феофан Гниипович не носил титула, но считался благодетелем. Неизвестно даже, был ли он сыном своего отца, поскольку злые языки обвиняли близнецов, потомков предполагаемого отца, в акте прелюбодеяния и кровосмешения, произведенном во чреве родительницы и подарившем ГНИИПИ плод в лице благодетеля. Это очень запутанная история и никому неясно, сколько годов могут дать за повышенный к ней интерес.

Феофан произвёл сына, наречённого Митькой. Митька, по прозвищу Окаянный, настолько виртуозно, а главное, непрестанно действовал топором, что его оказалось целесообразным содержать в специальной башне на окраине города. Все же иногда он вырывался оттуда. Одна из первых непреложно зарегистрированных в истории неурядиц связана именно с этой особенностью быта наследника.

В городе объявился некто, тоже называвший себя Митькой. В доказательство он вырубил топором шесть улиц и продолжал рубать далее. Для пресечения злодеяний самозванца из башни был выпущен истинный, самонаводившийся на врага Митька. Страшен был миг, когда оба Митьки, со свистом рассекая воздух топорами, помчались друг на друга. В строго рассчитанной загодя точке пересечения, так называемой митимитической точке, один Митька прикончил другого. Радостная атмосфера народного возбуждения и почтительный трепет, внушаемый победителем, помешали достоверной идентификации личности оставшегося в живых Митьки. Он был объявлен настоящим и при помощи сложнейших технических средств – отражения от хитроумно расположенных камней – водворен на место. Труп убитого Митьки загадочно исчез. 

С той поры не иссякал поток злоумышленников, пытавшихся под личиной восстановления справедливости пробраться к кормилу власти. Все они утверждали, что законность попрана, что настоящий Митька убит, еле успев пробормотать политическое завещание, и что в башне сидит узурпатор. Находились и такие кандидаты в воспреемники, которые знали, что содержалось в политическом завещании. Обычно в передаче воспреемника это были требования сведения счётов с другими воспреемниками.

Узаконенной формой наказания граждан за их проступки – впрочем, это называлось не наказанием, а контролем – было общение граждан с Митькой. Таким образом, в ГНИИПИ, самом гуманном государстве мира, вообще не было наказания. Назначенного на общение пихали в башню, Дмитрий Феофанович просыпался и хватался за топор, после чего следовал контроль. Хотя на всё это уходило не более двух десятых секунды, сроки контроля устанавливались разные, в зависимости от тяжести проступка, от минуты до восьмидесяти тысяч годов /так кодекс расценил исполнение песни «Уж видать не пожрать мне, братцы»/. Гуманности системы контроля с целью исправления при отсутствии кары посвящены многие тома. После окончания срока контроля генеральный секретарь при Митьке выкрикивает имя исправленного и предлагает выходить. Отсутствие реакции на приглашение расценивается как отказ на основе желания продолжать исправление; продление срока общения тут же протоколируется.

В ту же эпоху становления государственности действовали или начинали действовать прочие гиганты на историческом поприще. Профессор Хер Малафеевич Прахарягин был чемпионом впуклища по гульбе с кистенем. Его персона часто интерпретируется как воплощение истинно гнииповского начала. Васька Жареный, парень с Нижней Убиваевки, стал национальным героем ГНИИПИ, так как, отличаясь невероятной отвагой, однажды, во время очередного выхода Митьки – явления стихийного – не испугался ринуться на наследника с финским ножиком. Мотивы атаки Васька выразил криком «Ну, псина интилигентная!», что было равносильно тягчайшему обвинению. За интилигентность кодекс устанавливал срок сорок тысяч годов. Контакта Митьки и Васьки не произошло – Митька отразился от оставшегося с прошлых времен камня, убежал в леса и уснул, после чего специальной командой был отправлен к месту жительства. Васька Жареный позже погиб в стычке с дикой коровой – эта древняя молодецкая забава небезопасна. Профессор Жирмабеш заведывал кафедрой 9-бис – но о нём, о ней и о многом другом речь пойдёт ниже.


Глава 2. Фауна и флора великого острова

Солнца свет! Небес сиянье!
С влажным чем-то губ слиянье!
Даль колышется морская,
Запах моря испуская!
Расцветают злак и овощ;
Пасти жадные разинув,
Стаи жаждущих чудовищ
Поспешают в магазины.

(Бетховен-Шиллер)

Фауна великого острова была и остаётся скоплением неисчислимого множества тварей, среди которых нет ни одной общественно-полезной. С самого первого дня, как только первый человек был, под раскаты брызжущего солнечным оптимизмом хохота наблюдателей, сожран первым медведем, не затихала борьба между гнииповцами и их животными. Это борьба суровая, безжалостная, принципиальная, много раз оболганная в печати и иными способами. Это борьба, вторгающаяся и в политические сферы, борьба, не закончившаяся и до сего дня. Только учитывая всё сказанное, можно пытаться дать очерк гнииповской зоологии и при этом не угодить в западню био-механистических представлений.

На розовой заре бытия борьба эта была еще патриархальной по форме и проявлялась чаще всего в демонстрациях неиссякаемой мощи гнииповского животного мира. Воды в те годы кипели и бурлили от натиска китов, кашалотов, акул, дракул, меч-рыбы, пилы-рыбы, топор-рыбы, колун-рыбы, рыбы-пружины, рыбы-мешка, рыбы-уди, рыбы-уди-а-то-схаваю, рыбы-логарифмической-линейки, рыбы-рыбы, рыбы-рыбы-пилы, огромных рыб – главрыбы и замглаврыбы, осьминогов, осьмидесятиногов, осьмидесяти-осьминогов, бегемонтов, гигипотамтов, крокоидолов и ракообразных. Воздух свистел, разрезаемый крылами драконов, демонов, стервятников, птицы-мымры и ещё жуткого чудища, способного унести в небеса, а там и заглотать целого слона – гнииповского соловья. В полях бесчинствовали существа, расследование по делу каковых составляет предмет энтомологии. Кишмя кишели стихии острова всяческими паразитами: гнииповской вшой, царским скропиёном, гонококком, стрептококком, стафилококком, бациллами чумы, холеры, проказы, сифилиса, бленорреи и весьма распространенной бациллой перелома берцовой кости – здоровенным щетинистым зверем в добрый пуд весом, тем не менее виртуозно пролезавшим через любые бактериологические фильтры. В глубинах озёр и морей бесновался планктон – хорошо организованная сила, порою выступавшая как самостоятельная политическая партия. В лесах стоял непрестанный вой от засилья всякой млекопитающей нечисти, среди которой видное место занимали обычные черти, ведьмы и лешие. Шлялись от опушки к опушке стада хряков, меринов и холощёных быков-таурусов. По деревьям вниз и вверх прыгали пятикантропы, шестикантропы и десятикантропы. В сумраке ночей, чуя кровь, глухо ревел заяц.

Отличались лютостью медведи – чёрный, гигантский чёрный, сверхмакрогигантский чёрный, достигавшие пяти километров высоты; но ещё лютее их была королевская леопадла. Нескончаемо полз через леса гнииповский удав, длинный и лоснящийся, простиравшийся на сто двадцать километров. Иногда удав вставал на хвост и с высоты озирал всё ГНИИПИ в поисках добычи. Иногда же удав полз крайне заумно, переползая сам себя насквозь и окутывая холодными кольцами великое множество жертв. В дальних просторах и дебрях роились совсем уже непостижимые создания, например, иглокожие, с кожей, усеянной металлическими шипами, и членистоногие, у которых на каждой ноге рос член. Самыми опасными из этих малоизученных особей были инакомыслящие. Давил массивным туловищем прочих зверей автогад, нечто вроде крокодила на колёсах. Полярная лахудра одним взмахом челюстей перекусывала рельс. В городах и портах большую опасность представляли уличные и корабельные коты. В пещерах и болотах жили мрачные чудовища – сперматозавр и шестифаллый трипперопоц. А надо всем этим метались стада попугаев, хрипло ругавшихся и изрыгавших антиправительственную хулу.

Однажды злодейка-мать-природа напустила в воды острова рыбку-гниипку, состоявшую только из пасти. Излюбленную и единственную пищу рыбки составляли гениталии мужчин-гнииповцев. В добывании провианта рыбка проявляла граничащую с гениальностью изобретательность. Род людской подвергся тяжкому испытанию. И неизвестно, чем могла бы кончиться борьба с бичом божьим, если бы неведомый мудрец не спас благословленные земли. Вдохновленная им, однажды поздно вечером толпа молодцов с казачьим гиканьем выкатила на берег Серого Океана бочку с керосином. Ядовитую жижу опрокинули в воду. Затем какой-то отчаянный храбрец сунул в маслянистое пятно зажженную спичку.

...Восемь лет пылал Серый Океан и страшно было в кипящем подводном царстве. На поверхности же острова настал в те поры золотой век. От дармовой – по преступной халатности морского и сельскохозяйственного министерств – ухи рожи гнииповцев раздались, как надутые пузыри, а пояса не сходились на раздобревших крупах. Всюду царило сказочное благоденствие. Тельняшка о четырехстах заплатах выкидывалась вон. Сапоги шестого срока считались негодными к носке и шли в пищу. Но тут-то и проявилось неистощимое коварство гнииповской окружающей среды.

Рано утром из зарослей чугунного дерева по высокому левому берегу Кровянки вышел тетрабаран. Восемь пар рогов венчали голову диковинного зверя. На боках его отливала густая курчавая шерсть. Было тихо, как бывает только перед очень большим злодейством, вроде указа о расхищении социалистической собственности. В синее небо над могучей рекой неторопливо, как хорошо откормленная многолапая вша, вползало сверкающее солнце...

С минуту тетрабаран картинно стоял на холме, как бы представляясь раскинувшемуся внизу городу. Затем он игриво брыкнул копытом, и, наклонив рога, лёгким галопом полетел вниз по склону. Разрушительная сила тетрабарана была ужасна. С необычайной лёгкостью он проламывал кирпичные ограды, обращал в руины жилые дома и общественные здания, рушил, перескакивая, берега канализационных рвов и прободал крепостные стены. На гибель ГНИИПИ потребовалось ровно восемь минут. После прогулки тетрабаран удалился в родимые заросли. Город объявил пятидесятидневный воскресник, был восстановлен и выгорел в следующую же ночь.

В последующие годы борьба между фауной и человеком ещё более осложнилась. Причиной было то, что из-за идеологических распрей, постоянно раздиравших ГНИИПИ, чаще всего в форме хронической нехватки еды, многие жители бежали в леса. Там они немедленно дичали, и каждый такой лесной гнииповец сеял, как мог, террор и смуту. Иногда лесные люди объединялись в разбойничьи коллективы и мешали научным и изыскательским экспедициям. Излюбленным методом их работы было падение с деревьев всей силой прямо на головы лицам, уполномоченным обследовать природу. Шайка батьки Кныша могла выпадать в течение суток с интенсивностью три человека на квадратный метр в секунду. Один из лесных гнииповцев, пробравшись в город, упал с крыши на троллейбус и, закогтив его, унёс в поднебесье. Последним аккордом этого периода было появление в ГНИИПИ оборотня. Это существо и ранее замечали на улицах и в кафе в образе козы на трех ногах, бешеного бегемота и иных, еще более заумных ипостасях.

Был вечер. В зелёном аквариумном небе косяками ходили мымры. Окостеневшие от любви пары маялись в сумраке подворотен. В этот час оборотень в образе профессора Прахарягина подошёл к профессору Прахарягину и довольно вежливо попросил закурить.

– Ты кто? – ошеломлённо спросил профессор, автоматически вытаскивая кисет.

– Я – Прахарягин, – дерзко отвечал нечистый дух, выпуская струю дыма, – чего дальше?

– А как же... – пробормотал человек позитивной науки, – а как же я?

– А мне плевать, – сообщило привидение. – По мне – хушь бы тебя и вовсе не было.

– Нельзя на меня плевать, – защищался профессор, – я облечённый доверием...

– А вот я тебе сейчас устрою доверие! – внезапно заорал оборотень, – гнида интилигентная...

С этими словами охамевший выходец в того света сбил Прахарягина с ног, сорвал с него тельняшку, помочился несчастному в рот, чего Прахарягин терпеть не мог, и был таков, растаявши в воздухе. Его искали, но не нашли. Так указано в протоколе происшествия.

Что касается гнииповской флоры, то известно, что ни одного неядовитого растения не произрастает на гнииповской территории в диком виде. Жирмабешево древо даёт сок, в просторечии называемый жирмабешевкой и представляющий собою чистый спирт. Так жирмабешево дерево поступает, будучи выращено в теплице. Сок дикорастущих жирмабешевых деревьев на поверку оказывается невыносимой красной гадостью с высоким процентом сивушных масел. Буйство роста флоры не поддается описанию.

Попытки классификации и накопления статистических данных о флоре объявлены государственным преступлением, так как любой из возможных объектов классификации считается национальным позором, если раньше его не объявили платным агентом враждебной силы.


Глава 3. СУЧКА и её начальник

... Ты вдыхал государственный воздух, ты в общественный гадил сортир,
Ты глазел на народные звёзды – и народ тебе всё простил.
Преступленья свои скрывая, ползал ты как смрадная вошь.
Но теперь, проститутка кривая, ты от нас никуда не уйдёшь!
Говори, змея, правду сущую – адреса, номера, имена!
Про воззренья свои, падла сучья, не моги и упоминать!
Не марай протокол, адреса говори,
адреса говори, всех, кто в заговоре!

(«Баллада о том, как издеваются над следствием»)

Сучка – это сокращенное наименование Специальной Уголовной Чрезвычайной Комиссии, главного органа управления гнииповскими внутренними делами. Основная функция Сучки – хватать гнииповцев, с тем, чтобы потом иногда разбираться, кто за что схвачен. Итог разбирательства никак не сказывается на статусе схваченности. Численность аппарата Сучки, подразделённого на агентов семи классов, составляет около половины населения ГНИИПИ. Случается, что Сучка начинает хватать сама себя.

Во главе Сучки стоит Сеня Гад, гнииповец в волосатой кепке. Днём и ночью бдит Сеня, раскрывая заговоры, распутывая коварные хитросплетения интриг и пронзая умственным взором сущность вещей. Так как считается, что в погоне за жар-птицей, существом злокозненным и в руки не дающимся, гнииповцы способны на всё, то работы у Сени достаточно. Не стоит и говорить, что суд и прокуратура в ГНИИПИ существуют только для нотариального оформления Сениных прозрений.

Только Сеня умеет уловить во внешне безобидных акциях признаки замысла ужасных преступлений. Только ему дано постичь, каким образом завышенная смета на ремонт канализационного люка таит намёк на расчёт ограбить овощной ларёк с применением оружия. То, что за этим кроется попытка ниспровергнуть существующий строй путём осуществления серии террористических актов, ясно уже и простым агентам. В глаза и по фамилиям, на ощупь, цвет и запах знает Сеня любого гнииповца. В дедуктивном сообразовании обстоятельств Сене нет равных. До нестерпимого блеска довёл Сеня искусство допроса. Сеня – единоличный автор организованной системы сбора информации, способствующей понижению процента раскрываемости преступлений. Принципы и дизайн системы вкратце описаны в следующем абзаце.

Памятуя, что преступление предпочтительнее предотвратить, нежели, допустивши, раскрыть, Сеня уставил всё ГНИИПИ специальными автоматами. На каждом автомате можно набрать установочные данные любого гнииповца, даже умерщвлённого, так как доподлинно известно, что особо злонамеренные негодяи стремятся мешать строительству передового общества и из-за гроба. Около автомата лежат, под охраной агента, жетоны с чеканкой «донос». Любой благожелатель может, в интересах государства, за самую умеренную плату, опустить жетон в щель автомата. Содержание доноса никого не интересует, так как известно, что дыма без огня не бывает. 3 (три) доноса – с соблюдением гуманного подхода, чтобы преступник имел время исправиться – и над автоматом загорается красная лампа. В тот же день гнииповца хватают.

– Ну, парень, – благожелательно говорит Сеня, – давай разбираться, чего ты натворил... И эту вот манеру – клеветать на народ, который тебя обезвредил – ты брось...

Плодотворность применяемых Сеней методов неописуема. Самые загадочные и запутанные дела становятся ясными, как сквозь магический кристалл. Например, обстоятельства дела таковы: ровно в полночь, вблизи от места некоего происшествия, мужской голос истошно вопил: «Ну, сука, так и знай!». Два часа спустя на том же месте некто невидимый злобно заорал сообщнику: «Уди, лигавый, нешто не видишь?» Наконец, согласно показаниям агента, в четыре часа утра там же из мглы раздался страшный крик: «Ты у меня, псина, завтра узнаешь!» Что именно должно было открыться завтра пониманию агента, осталось невыясненным. Во всяком случае, слова изобилующего орфографическими ошибками рапорта («тут ён заиржал, быдто конь») не дают к этому никакого ключа. Таким образом, преступление явственно кричит о себе, но в чересчур эмоциональной, чуждой протокольному языку фактов, форме. Но для могучего аналитического ума Сени всё становится ясным сразу. «Статья 58-ж» – мгновенно квалифицирует Сеня, «ещё указ об усилении в ночное время... а кто, который кричал? – а который кричал, это, надо быть, Митяй с Жёлтомалафеевской... и с тем котом у них дружба давняя. А мешки где? А мешки, надо быть, в канализацию бросили...» Разобравшись в ситуации, Сеня облегчённо вздыхает. Но передышка коротка и гений сыска приступает к текущим делам.

– Как же ты, парень, говоришь, что не был ты в тот раз в женской уборной, – жестко спрашивает Сеня у подследственного, – когда выходит, что должен ты был там быть?

– Не губи, Семен Вавилыч! – орёт с портативной дыбы упорствующий в сознании преступник Авдей Дышло, – не бывал я отродясь ни в какой уборной!

– Вот как, парень! – убийственная ирония звучит в интонациях Сениного баритона, – не бывал! Выходит, я вру?

– Как можно, Семён Вавилыч!

– Издеваешься, значит, над следствием?

– Упаси надлежащая власть, Семён Вавилыч!

– Ага! Стало быть, был ты в той уборной? Семнадцатый год у меня с тобою морока, парень! Совесть-то есть у тебя? Сказывай, где прахаря-те?

При упоминании об отсутствующей совести Авдей не выдерживает. Психологический демарш Сени оказывает своё действие. Забыв о выстраданной семнадцатью годами заключения привилегии называть Сеню по имени-отчеству вместо положенного «гражданин ведущий дело начальник» и выкатив выпуклые, как у бешеного барана, глаза, Авдей патетически и надсадно начинает орать:

– Гад позорный, сука феофановская, пиши, псина, чего хошь! Кто тебя только начальником поставил, когда у тебя в балде ничего нет?

– А ты, парень, чаще голову мой – и у тебя не будет, – хладнокровно парирует Сеня, заполняя форменный бланк протокола допроса: «...признал себя в выедении левого яйца трупа в женской уборной с целью провокационной демонстрации клеветы на состояние цветущего изобилия благодаря мудрого попечения...»

Вообще выяснение так называемых подлинных причин (противопоставляемых таинственным причинам с целью провокации) – вещь в высшей степени деликатная. Но Сеня и здесь на высоте, и никакая попытка накинуть на подлинную причину романтический флёр или меркантильный полушубок у него не срабатывает. Протокол называет вещи своими именами: преступник не мечтал о полёте к звёздам, а «намеревался нелегально покинуть пределы ГНИИПИ», не крал бутылку водки, а «расхищал народное имущество», и даже не изнасиловал, будучи пьян, а «учинил провокационные действия с целью извращения гарантированного законом равноправия».

Личное участие Сеня принимает только в таких допросах, где требуется экстра-класс, подлинное сочетание всех присущих, согласно разрешённой в ГНИИПИ литературе, настоящему сучкисту качеств: холодной головы, горячего сердца и чистых рук (на совести у некоего злопыхателя лежит клеветническое добавление про очень грязные ноги). Обычные дела ведутся обычными следователями. Но к их услугам все новейшие достижения криминалистики и прочих наук, связанных с желанием установить истину: дыба, раскалённые щипцы, глазовыкалыватели, теория систем и прочее. Применение этих средств население считает естественным. Многие одобряют решительность, бесстрашие и бескомпромиссность, проявляемые при этом сотрудниками Сучки. Это распространяется и на мелкие бытовые эпизоды, и часто можно слышать, как за столом в забегаловке свидетель упоённо рассказывает о подавлении попытки поставить себя выше общества:

– Он им говорит: не имеете права! Я главный диспетчер города ГНИИПИ! А они ему по рылу – и в собашник!

...Продвинув дело семнадцатигодовой давности, Сеня проверяет, со свойственной ему скрупулёзностью, наиболее примечательные рапорты агентуры. «Шёл я», сообщает старательный агент, «мимо барака инвалидов, который безрукий Михей играл на баяне клеветническую песню про Феофана...». Продолжая чтение, Сеня вызывает автора рапорта.

– Это как понимать, – глаза начальника впиваются в фигуру здоровенного балбеса в новенькой униформе,– безрукий – и на баяне?

– Истинная правда! – спешит агент, – иду мимо, гляжу – сидит Михей и ногами на баяне вкалывает... Я ему говорю – смотри, говорю, Михей, доиграешься... А он...

Взмахом руки Сеня отпускает агента. Несообразность устранена, а многое другое, о чём самому Михею неведомо, становится Сене ясным на базе анализа странного бизнеса инвалида. Дел впереди непочатый край.

Но иногда, по ночам, когда над городом гремят могучие аккорды исполняемой при красном свете ночной симфонии, когда расторопные стада агентов лихо расправляются с обнаглевшей клиентурой, а та без конца учиняет провокационные действия в ответ, когда весь агрегат Сучки работает с четкостью палаческого топора, Сеня задумывается. Мысль о страшных делах прошлых лет томит его душу. Да, не всё решалось так просто, как сегодняшнее «Дело о вырубании колуном народонаселения деревни Сучьи Дочки». Да, были некогда дела, до сей поры томящие Сенину провидческую голову...

Однажды на улице им. 1-ой Вошебойки был найден труп, убитый ударом неведомого орудия в лоб. На лбу явственно отпечатался номер №556472. Предварительный поиск не дал ничего, кроме полусотни задержанных. На следующую ночь музей вещественных доказательств обогатился трупами с номерами 56473 и 56474. За ними не замедлили воспоследевать недостающие трупы всей серии 56400-500. Сеня и вся Сучка сбились с ног. Жару поддала гнииповская пресса, пронюхавшая о сенсационном деле. С продолжением публиковался роман «Номера трупов», в котором трупы выкидывали такие номера, что читатели только тихо выли от страха. И все старания раскрыть тайну не приводили ни к чему.

Она раскрылась как-то сама собой, в другой исторической обстановке, на трупе с номером 102459. Разгадка оказалась проще пареной репы. Виной всему был гнииповец Афонька Миндявый, укравший в железнодорожной кассе компостер (за что посадили всех, бывших в тот день на вокзале, и на этом успокоились), и работавший им, как обухом. Афоньку отправили на 28000 лет общаться с Митькой. Дело сдали в архив, компостер еще раньше списали на лом. Но это – едва ли не единственный пример триумфального завершения не законченного расследованием в срок дела. Другие дела, еще менее постижимые, стоят до сих пор воплощенной укоризной перед Сениной всепроницающей мыслью.

...Сеня очнулся. Пора было идти инспектировать толкучий рынок. Поблескивая очками без оправы, шёл Сеня по рынку, и под его взором ёжились спекулянты и продавщицы краденого. Преступность на глазах сходила на нет.

Около парня, сбывавшего грязные прахаря, великий муж остановился.

– Откудова прахаря-те? – строго спросил он у торговца.

– По наследству они мне достались, – мрачно пробурчал гнииповец, – надысь дедушка в Пидере скончался и мне прахаря по телеграфу прислал...

– По телеграфу, говоришь? – прищурился Сеня. – А ну, дай я померю, который был номер у твоего дедушки...

Сев на землю, Сеня, кряхтя, стащил свою обувь.

– Портянки новые... – как дуновение ветра, прошелестело в толпе.

Задрав голову, Сеня хищно вцепился взором в народные массы, выискивая посягателя на основы.

– Цыц! – прикрикнул он на оцепеневшую публику. – Я вас!!

И он обул почти новые прахаря.


Глава 4. Кафедра 9-БИС, Колька Серый и братья Кровяшкины

Наточу я, братцы, финач –
ну и сила же, братцы, в ём!
Сука Кровяшкин, отдай хромовяч,
имей же, падла, совесть!

(Из стихов Н.Серого)

Сука сучия, падла падлючия,
тля кровяшкинская вонючая,
как же носит таких земля?
Как таких она терпит, бля?
А ещё такие есть суки,
у которых совести нет.
Есть такие падлюки...

(Неоконченное /по-видимому, от негодования/, того же автора)

В наши дни, когда победная поступь мирового идиотизма слышна во всех уголках впуклой вселенной, уже и не вспоминают о том, что некогда слово «ГНИИПИ» означало совсем не весь великий остров. Это слово было только сокращением от «Государственного научно-исследовательского института половых извращений», созданного в ГНИИПИ (который тогда никак не назывался или назывался в неявном виде, вроде «родимое приволье») в угоду порочным наклонностям тирана и в силу пресмыкательства подданных. И в то время это слово было только одним из ряда слов. А сейчас легче гнииповской черепахе камнем взмыть в небеса и сшибить себе на обед орла (кстати сказать, гнииповская черепаха проделывает это с необычайной лёгкостью и артистической грацией), чем кому бы то ни было понять, каким образом когда-то с гордым именем ГНИИПИ не без успеха конкурировали названия параллельных институтов – ИИИПИ и ИИИПИИИИ. Первый институт изучал Извращения Половых Извращений, а второй наряду с извращениями половых извращений интересовался также И Их Извращениями. Созданием первого института потакнули развращённости сына тирана, а созданием второго сделали лакейский реверанс скотским вкусам внука тирана. И никто не знает, какими отраслями научного знания увлёкся бы правнук тирана, или, чего доброго, его правнучка, если бы неотвратимое течение исторического процесса не привело к единственно подлинно гуманному правлению единственно подлинного научного демократа Феофана. Такова очистительная мощь революционного огня.

Но в те далёкие времена просветительства весь остров был раздираем кровавыми междоусобицами по схоластическим мотивам. Даже из обычного целомудренного сношения озверевшие маньяки и мракобесы сделали знамя гражданской распри. Спор завязался на тему о том, есть ли сношение некое искажение содомических наклонностей или же его надлежит считать выкрутасами психически неустойчивых гомосексуалистов.

В сочинении аргументов обе стороны порой поднимались от заурядной изобретательности к солнечным высотам истинного остервенения. Известно, что для окончания талмудических споров предприняли издание БЭЭ – большой эротической энциклопедии. Это было провозглашено национальным праздником. Многие другие национальные праздники в ГНИИПИ, как и этот, были посвящены отмечанию начал и починов, и не было ни одного, посвящённого завершению чего-либо начатого ранее.

Издание свода гнииповской образованности безнадежно завязло на первом же томе («А-а» до «Абортарий подпольный»). Никто из редакторов отделов, и тем паче никто из работавших в этих отделах не занимался своей работой, а только писал на всех остальных и на всё существующее пространные анонимные доносы в Сучку. Собственно, это был обычный гнииповский стиль работы, особенно пышно цветущий на любом участке идеологического фронта. В самых увлекательных местах даже утвержденного и согласованного каким-то чудом текста обнаруживались ужасные зияния. С некоторого времени тома стали издавать фракционно, не увязывая подбор и толкование материала, а только выражая благодарность руководителю Сучки С.В.Гаду за ценные консультации. Чем всё это могло кончиться, тем и кончилось. Сейчас БЭЭ представляет собою антикварную редкость. В удобочитаемом виде сохранились лишь тома 24-й («Гордость женская» до «Горшок ночной») и 31-й («Желание скотское» до «Животная страсть»).

Но худа без добра не бывает. От энциклопедической поры сохранился один жизнестойкий центр, кафедра 9-бис, под этим же названием существующая и в теперешнем раскрепощенном ГНИИПИ. Кафедре удалось сохраниться прежде всего за счёт удивительно удачного подбора научных кадров, но в какой-то степени и благодаря тому, что никто не знал, в небывалой даже для ГНИИПИ степени, чем, собственно, занимается эта кафедра. Говорили, что это де кафедра сексуальных ужасов, подбирая название в духе тех, какие давались кафедрам в старом институте ГНИИПИ. Но скоро выяснилось, что эти заманчиво-влекущие слова вообще ничего не означают. Так что не приблизительная ориентированность научных изысканий, а исключительно привлекательность, присущая всему таинственному, может объяснить, почему все выдающиеся люди ГНИИПИ так или иначе были связаны с кафедрой 9-бис.

Заведует кафедрой профессор Жирмабеш. В числе сотрудников кафедры можно назвать такие дарования, как Васька Жареный и Колька Серый. Футбольная команда кафедры – Мишка-Сенька Корявый, Кузьма Брудастый, Вавила Двужильный, Фрол Жерёбый, Тит Живодёр, Иннокентий Шиш, Петька Чайник, Кузя Волосок, Никита Труподеев, Упырь Кровосос и Колька Серый – является олицетворением великогнииповской спеси. Даже команды гнииповского флота и сборная национальных меньшинств уступают этому прославленному коллективу. На кафедре родились все технические новинки ГНИИПИ, в том числе напиток кровожад, вакуум-кровосос и турбомастурбатор.

Здесь уместно сказать несколько слов о гнииповской технике вообще. Она в последние годы достигла необычайного прогресса. По всем баракам зажглись лампочки, питаемые электротоком. Энергию ГНИИПИ берёт от медведя, бегающего между двумя массивными металлическими стенами круглой башни за служащими электростанции с намерением их сожрать. От трения шкуры животного об стены на последних накапливается заряд. Разность потенциалов при помощи проводов снимается и утилизируется. Неэффективность установки в период зимней спячки компенсируется периодом весенней случки, когда к медведю подсаживают подругу. Иногда ГНИИПИ внезапно погружается во тьму, и это значит, что ещё один погиб на посту, съеденный четвероногим и высокооплачиваемым сослуживцем. Далее, появился междугородний телефон. Это большая водопроводная труба, проложенная между городами. Гнииповец орёт в трубу с одного конца, в то время как другой орёт с другого. Счётно-решающие устройства отечественной гнииповской конструкции превосходят по своим техническим данным любые другие – достаточно сказать, что в то время, как наилучшие стандартные компьютеры мира весят десятки килограммов, вес аналогичных гнииповских достигает ста тонн. За рассказом о назначении, принципе действия и устройстве упомянутого выше турбомастурбатора мы отошлем читателя к специальной литературе.

Гнииповские газеты часто уведомляют общественность о некоторых работах кафедры, не брезгуя при этом художественной формой:

«– Упорный нынче пошёл клиент, – сокрушённо бормочет Ваня Усосок, глядя на профессора Жирмабеша. – Уж я его и пилой, и ногти ему, подлецу, дёргал... Всё одно кричит – не брал я прахаря-те... Как дальше исследование поведём, а, Степан Херыч?

Профессор на секунду задумывается, затем ласково кладёт руку на плечо молодого учёного. В глазах его загорается свет.

– Я тебе, Ваня, чего скажу... – задумчиво начинает он консультацию. – Больно ты мягкий человек, а с ними, псами, жестокость нужна... А ну, пойдём, поглядим, какой это такой клиент...

Так в неустанных творческих поисках рождается справочник "300 полезных советов палачу".»

А в самые последние годы все на той же кафедре 9-бис взошла ослепительная звезда. В этом амплуа подвизался знаменитый Колька Серый.

Впервые молодецкая Колькина харя попала на обложки гнииповских журналов, когда её обладатель выиграл первенство ГНИИПИ по финскому ножику. Лёгкость, с которой Колька расправлялся с конкурентами, и, самое главное, та убеждённость, с которой он видел в финском ножике универсальную панацею от всех житейских невзгод, обеспечили дарованию аспирантуру на 9-бис. Полученная на следующий год премия имени Васьки Жареного доказала руководителям кафедры, что они не ошиблись в выборе. Следующий же подвиг Кольки едва не положил конец всему ГНИИПИ, остановил на герое пристальное внимание Сучки и заронил в наиболее дальновидные головы подозрение, что творческие силы молодого человека не должны вылиться только в академические свершения.

Подвиг состоял в том, что Колька, напившись как свинья, проник в канализацию и из хулиганских побуждений перекрыл там главный крант. Хлынувший из недр поток едва не унёс в Серый Океан весь город. Спас его тот же Колька, пробившийся в сложнейших условиях к люкам центрального стока. Нашумевший роман с первой гнииповской красоткой Марьей Степановной Жэ окончательно утвердил Колькину славу.

Вот тут и разыгралась история фантастического единоборства Кольки с кланом братьев Кровяшкиных. Она как бы соединила старую и новую историю ГНИИПИ и протекала на фоне настолько грандиозных общественных потрясений, что и самые закалённые старожилы увидели новые грани старой истины о том, как беззащитен цветок человеческой жизни перед лицом бушующих стихий и неумолимых, как классный наставник, законов истории.

Братья Кровяшкины, числом 543, все были инвалидами труда и войн, и занимали огромный отдельный барак на берегу маленькой речки Спермянки. Во всём ГНИИПИ не было более вздорной, крикливой и скандальной общины. Не проходило ночи, не отмеченной очередным бесчинством братьев. Днями же они сидели около своего логова и хрипло делили ночную добычу. Сам Сеня считался с привередливым кланом.

Всё началось с пустяков – ручной медведь Кольки пролез в огород братьев, столкнулся с дежурным сторожем Коськой Кровяшкиным и занюхал его до смерти. Разъярённые братья в Колькино отсутствие забили четвероногого любимца чемпиона и съели его в вечернем пиршестве. Месть Кольки была страшна и незамедлительна.

Он ворвался в барак, на виду у всех зарезал повара Евдея Кровяшкина, безобразно надругался над содержимым общественного котла и вихрем скрылся по дымовой трубе. Месяц примерно после этого каждую ночь грохотали по мостовым сапоги братьев, гонявшихся за Колькой. Но каждый раз он уходил от погони, закалывая в среднем по 2,71828 брата за вечер. Жить в ГНИИПИ стало страшно. К рёву зайца и уханью лесных жителей добавилось урчание турбомастурбатора, который вот-вот должны были ввести в строй – и гнииповцы знали, что это не пустая угроза – и вопли, сопровождавшие кровяшкинские погони. Назревали судьбоносные события.

Для их понимания надо ознакомиться с некоторыми новшествами, принесенными впуклищу современностью.


Глава 5. Дыхание прогресса

Даже боцман, вонючий и грузный,
станет томным, эфирным, порхающим...
Каждую задницу заскорузлую
Превратим в цветок благоухающий!!

(Повстанческая песня)

Прежде всего дадим историческую справку. Изо всех гнииповских мятежей самым кровопролитным считается восстание под руководством Никиты Чёрного. Причиной восстания послужило обнародование указа о повышении на 3% цен на лавровый лист фасованный. Хотя ни один из гнииповцев отродясь не видал в глаза лаврового листа, народное возмущение не имело границ. Как ни старались власти представить нововведение как великое благодеяние, к тому же возможное только благодаря самоотверженности самих этих властей, стихийный погром вкупе с пожаром моментально охватил город. Людскими массами предводительствовал Никита Чёрный – суровый кряжистый мужик, начисто лишённый чувства юмора. Целую неделю кряду толпы гнииповцев в армяках и бушлатах бесновались на улицах, приканчивая друг друга.

Правительственными войсками командовал Сеня. Случай свёл Сеню и Никиту Чёрного на Нижней Мыльнопрахарягинской. Телохранители Сени, навербованные из боцманов флота, самых сильных людей в ГНИИПИ (если не считать жены боцмана Поцмана, зверски избивавшей мужа за его постоянное пьянство), отбили атаку инсургентов. Взбешенный Никита, очертя голову, самолично ринулся к Сене, сбил с ног гиганта боцмана Кобелюка, занёс над волосатой кепкой начсучки громадный мешок с песком, и казалось, что лишь мгновение отделяет отважного Сеню от гибели. Но тут случилось странное происшествие.

Тонко визгнула бритва, и ошеломлённый Никита почувствовал лёгкость в руке и услышал, как мягко шлёпнулся оземь надрезанный мешок. Обернувшись, он увидел, что перед ним сидел голый мужчина и большой деревянной ложкой ел песок прямо из мешка. На гневный окрик Никиты мужчина грозно зарычал и потребовал, чтобы вождь мятежников не мешал ему закусывать. После этого мужчина страшным ударом ложки уложил Никиту насмерть и скрылся во тьме.

Так были спасены законная власть и Сеня. Город зажил обычной жизнью, забыв про лавровый лист. Но иные события назрели и имели произойти. Жажда граждан превращать задницу в благоухающий цветок достигла опасной стадии.

Не без основания ГНИИПИ гордился своей канализационной системой. Даже преподаватели логики в школах верховой езды приводили как пример порочного круга знаменитую фразу из речи Феофана: «Без цивилизации нет канализации, а без канализации нет цивилизации». Первым канализацию начал строить подрядчик Евсей Гыгывый, почуявший запах наживы еще тогда, когда сама идея гадить в закрытом помещении вызывала смех у гнииповских интеллектуалов. Путем бесчеловечной эксплуатации и антисанитарных условий Евсей загубил на строительстве десять с половиной миллионов душ и нажил четыре полушки. Но затем канализация была объявлена народной стройкой, <и, хотя> проектировалась крайне хаотично, прошла подо всем ГНИИПИ и служила местом убежища деклассированным преступникам. Человек, спихнутый в канализацию, либо ухитрялся приспособиться к нелёгким новым условиям, либо погибал. Один только Колька Серый знал все ходы и выходы зловонного подземелья, чем часто пользовался. Эти профессиональные знания сформировались волей-неволей в первые годы нелёгкой борьбы с братьями Кровяшкиными. Очень скоро гнииповцам было суждено оценить все преимущества обладания достоверной информацией о подземном мире.

...Новые времена принято отсчитывать от того момента, когда на перекрестке улиц Псовой и Пидерской, главной улицы города, предприимчивый делец Калистрат Миндявый открыл фешенебельный кабак «Бля». Новое учреждение как-то сразу полюбилось гнииповцам. Жуткие истории, что ни день, стали происходить в проклятом заведении.

Однажды вечером дверь кабака раскрылась, и внутрь ввалился громадный мужчина с длинным хвостом. С закушенных губ его капала кровь. Глаза его бешено вращались в орбитах. Изрыгая безадресные, но конкретные проклятия, он потребовал кружку жирмабешевой, выпил её махом, и вдруг громовым голосом поведал собравшимся, что он намерен «уделать суку Феофана». Неимоверное число агентов ринулось из-за столиков брать злоумышленника. Но он успел выскочить на улицу и там мгновенно исчез. Так «Бля» стал рассадником крамолы.

Другой раз в кабак «Бля» заявился большой черный медведь. Не сказав никому доброго слова, медведь подошёл к стойке, загадочно усмехнулся, и когтями нацарапал на полированном дереве пространное ругательство. Затем он быстро убежал, тихо похохатывая. Появление интилигентного, грамотного, а следовательно, неблагонадежного медведя было справедливо расценено, как недоброе предзнаменование. После долгого розыска нашли квартиру, где проживал медведь, уже покинутую осмотрительным животным, и сделали там обыск. Кроме гор запрещённой литературы, вроде «Книги о вкусной и здоровой пище», нашли клочок бумажки со словами «ударив же гада А по балде Б...» и диаграммами. Обыватели только хватались за сердце, внимая слухам о том, что якобы было на диаграммах.

Сеня учетверил число дежурных по району кабака. Сам он всё чаще и чаще стал ошиваться около этих мест. И именно там, в прекрасный летний вечер, с ним случилось досадное происшествие.

Мягко ступая, в кабак гуськом вошли трое мужчин в бюстгальтерах, скрывавших ясно выраженные вторичные половые признаки, что заставило сидевшего тут же профессора Прахарягина бросать на незнакомцев страстные взгляды. Нимало не стесняясь присутствием всемогущего начальника Сучки, незнакомцы подошли к стойке и спросили жирмабешевой. Возмущённый нарушением субординации Сеня медленно подошёл к пришельцам, окидывая их удавьим взором.

– Кто такие? – отрывисто спросил он у предводителя незнакомцев.

– Феофан Гниипыча дети! – громко и дерзко отвечал странный мужчина с бюстом.

– Это как понимать? – изумленно прошептал ошеломлённый наглым ответом Сеня.

– А очень просто, – пояснил, ухмыляясь, незнакомец. – Ты же сам нам говорил, Семен Вавилыч, что Феофан всем отец родной, – добавил он, обнаруживая хорошее знакомство с личностью контрагента.

– Отец он тебе, засранцу, никакой не отец, – начал Сеня, несколько успокаиваясь, – а только вроде как отец... Но тут таинственный субъект внезапно побагровел.

– А клал я на твоего Феофана! – зарычал он громовым басом – Бей его, пса!

Быстрее молнии все трое выхватили из бюстгальтеров громадные гири. Все шесть гирь с лязгом обрушились на многоумную голову Сени. Несчастный рухнул, потеряв сознание и впервые в жизни не успев свистнуть агентов.

Когда он очнулся, незнакомцев уже не было. Тучи сгущались над городом в темнеющем небе. Такой страх обуял гнииповцев, что гульба началась в этот вечер с опозданием, и резали как-то неохотно, больше для дела, чувствуя, что наступают последние дни.

Произошедшее наутро превзошло все ожидания. Уже в 10 часов утра кабак «Бля» гудел как трансформатор. Весь цвет ГНИИПИ был в сборе и обсуждал вчерашние события.

– Нет, ты скажи, зачем трое? У их, скажи, зачем гири? – надрывался Петька Чайник.

– Да кто их знает, – бормотал оптимист Прахарягин, – может, так просто...

– Так? – сатирически закричал Петька. – Так просто? А может, ты, Хер Малафеич, так просто сегодня на углу Жёлтопопугаевской станешь?

Прахарягин надулся. Честь его была задета.

– Прахарягин всех имел... – начал он торжественно и размеренно.

– Стало быть, и меня имел? – раздался вдруг от двери сдавленный замогильный голос.

Невольно вздрогнув, все обернулись. В дверях, перемазанный засохшим калом и свежей кровью, стоял воскресший из мёртвых Никита Чёрный. Изо рта его шёл огонь. Запах серы наполнил кабак.

– Ну, ну! – сардонически молвил Никита. – Имей, имей, гляди, доимеешься. Вот ужо ночью поговорим... А уж я знаю, Хер Малафеич, где ты живёшь...

С этими словами Никита скрылся. Профессор валялся в обмороке. Ужасное будущее не вызывало сомнений. И, однако, энергичные действия Сени смогли отдалить катастрофу.

Ровно в полдень на другой день во двор кабака «Бля» вошёл голубоглазый парень в полинялой майке.

– Поджигать щя будем твоё заведение, – весело сообщил он Калистрату Миндявому.

– Мебель выносить будешь или так жечь?

– То есть... это есть как это так поджигать? – залепетал Калистрат, – на каком таком основании?

– На основании устава добровольной гнииповской пожарной дружины, – веско сказал парень, – учение надо проводить. – Валяй, криворылый! – крикнул он в окно.

Керосин брызнул на бревенчатые стены гнезда разврата. Как примус, загудел подожжённый кабак. Сеня стоял поодаль и потирал руки.

Но радоваться было рано.


Глава 6. «Бля» стоит на месте

Колбаса на витрине была в магазине,
стояла на ей цена.
Цвет у её был трупный, синий,
была она сделана с пацана...
/с надрывом теперь/:
С малолеточки, с покойника,
выставлена в подоконнике!

Нонеча такое слово все в ГНИИПИ говорят,
Что покойник для живого – он учитель, друг и брат!
(Из репертуара гнииповской эстрады тоге времени)

Калистрат Миндявый был делец. Людей такого сорта интересует только чистоган. На нужды и выгоды всего человечества в целом им наплевать, хотя чаще всего именно им ясно, чего именно надлежит всему человечеству хотеть. Поэтому ясно, что руководило Калистратом, когда после пожара он добился аудиенции у Феофана и за огромную взятку исхлопотал у вождя лицензию на восстановление своего страдного детища. Вообще этот акт носил чисто символический характер, так как разговаривать с мертвецки пьяным Феофаном было бессмысленно, и даже Сеня стоял в корридоре и с тоской глядел, как гнется, упираясь в ограничитель, стрелка аппарата, измеряющего уровень государственной измены.

В течение недели кабак был восстановлен. Калистрат не пожалел затрат. Торжественная церемония открытия была назначена на шесть вечера. Всем было ясно, что дело добром не кончится. Тем не менее, повсюду неизвестно почему царили оживление и бодрость, сменившие былую тоску и отчаяние.

Задолго до назначенного часа вся именитая клиентура оказалась в сборе. Первый в длиннющей очереди стоял хвостатый мужчина. Хвостом он нервно хлестал себя по ребрам. Его одолевала жажда деятельности. Грамотный медведь пасся около кабака и в предвкушении чего-то радостно похрюкивал. Иногда он ложился на землю А и, задрав лапы Б, пил водку В прямо из горла Г.

Сумрачный, как ночь, Никита Чёрный угрюмо стоял в окружении трёх парней в бюстгальтерах. Из этого кружка порой доносились отрывистые, зловещие, хриплые слова:

– Перво-наперво Сеньку, пса гумозного...

– Ломом в череп, колуном поперёк хребта – небось не убежит...

– А потом город запалим и ко мне... спрыснуть такое надо...

Совсем в другой тональности звучали фразы, долетавшие из другого кружка, где одетый с иголочки Колька Серый вертел в руках сверкающий финач и обсуждал с профессором Жирмабешем важный вопрос.

– Вася Жареный, надо быть, тоже воскреснет.

– Уж Вася всем покажет, как гулять надо...

– Это точно, Коля. Тогда ужо им покажем.

– Друг он мне был, Степан Херыч. Помню, раз мы Поцмана в бане кипятком из шайки окатили. Умора! А Кровяшкиным, сукам гнусным, не жить!

В стане братьев Кровяшкиных тоже преобладали веселые голоса. Братья надеялись именно сегодня рассчитаться с заклятым врагом. Некоторые уповали и на сведение счётов со станом братьев Гавняшкиных – исконными супостатами кровяшкинской клики. Словом, каждый был полон надежд. В пять часов пятьдесят пять минут даже Никита Чёрный вспомнил молодость и игриво пошутил с Марьей Степановной Же, разряженной в пух и прах и сжимавшей в изящной ручке дамский колун:

– Ты, Манька, нонеча стройна, как тополь... как бы это на тебя залезть?

От тонкой остроты Марья Степановна заалелась:

– Уж вы и скажете, Никита Фомич...

– Не пугайтесь, ради Бога, не пугайтесь! – воскликнул Никита. – Другие пущай пужаются... – добавил он мрачно, снова впадая в привычное состояние кровожадного транса.

Ничто не предвещало той страшной резни, которая вот-вот должна была начаться. В шесть часов Калистрат широким жестом распахнул двери. Сидельцы и вышибалы стали навытяжку. Оркестр грянул гнииповский гимн:

– Эх, раз, еще раз!

Так гуляют тут у нас –

гирей – в ухо,

бритвой – в брюхо,

колуном – промежду глаз!

Пихаясь локтями, чтобы занять лучшие места, высший свет расселся за столиками. Жирмабешевая полилась бочками. Гогот и рычание наполнили кабак. За какие-нибудь полчаса агенты пропили годовую норму. Хвостатый мужчина пошёл в присядку. Грамотный медведь заказал жиры с кровью – блюдо, стоившее целое состояние, но не стал есть жиры и пить кровь сразу, а принялся чего-то вычислять на покрывающей стол клеёнке. Ругань из-за стола, где восседал Никита Чёрный со своими друзьями, была слышна по всему кабаку. И вдруг...

Другой медведь, какой-то молоденький, ещё с самого начала хваставший, что он способен на всё, даже на убийство, внезапно подскочил к Марье Степановне и галантно пригласил её станцевать с ним цыганочку. Марья Степановна, польщённая вниманием куртуазного зверя, уже собралась было поднять свои телеса от стула, но внезапно опустилась назад, как подкошенная. К медведю подошёл Колька Серый. Всё стихло.

– Ты, сука млекопитающая, иди в свой зоопарк гибридов делать, – лаконично сказал Колька. – Сиди, гад, молчи! – добавил он, обращаясь к Евстигнею Кровяшкину, хотя напившийся за соседним столиком Евстигней не был в силах произнести ни единого слова.

Шкура медведя стала дыбом. Он десять секунд глядел на Кольку, а затем внятно произнёс:

– А ты чего шипишь?

– А чего мне не шипеть?

– Ну, сука!

– Сам сука, агент!

– Кто агент?

– Ты агент!

– Я агент?

В этот миг Колькин финач врезался в глав медведя. Последним усилием медведь схватил со стола пудовую кружку, и, пытаясь кинуть её в Кольку, угодил прямо в низкий лоб Никиты Чёрного. Посинев от злобы, Никита взвился на стол – стол треснул – и разразился хриплым рёвом:

– Феофан, сука, рот, нос, власть!!! Давай!!

Неистовый грохот потряс кабак. Мужчины с Никитиного столика грохнули своими гирями в черепа ближайших соседей. Каждый изо всех сил пытался причинить физический ущерб каждому. Немедленно возник пожар. В смрадном дыме стало видно, как сбитая могучим ударом чьего-то прахаря дверь слетела с петель и в открывшийся проём хлынула великая сила трупов и скелетов. С заунывным воем трупы стали требовать жалобную книгу. Гам, вой, свист и скрежет гудящего железа, хрясканье костей и хлюпанье кровавого месива смешались воедино. Надо всем царило рычание Никиты Чёрного: – Щя, сука, бля, сука, Феофана, сука!

В углу, описывая около себя сверкающий круг финачом, Колька Серый резал братьев Кровяшкиных. Братья, изрыгая непотребную ругань, по головам и телам павших упорно лезли к чемпиону. Удар неимоверной силы грянул снизу, доски пола провалились – на секунду стали видны длинные очереди в аду – и из черной дыры в кабак впрыгнул Васька Жареный.

– Псины интилигентные! – заорал национальный герой, кидаясь на братьев Кровяшкиных. – Коля, бля, пилу давай!

Аспиранты 9-ой бис, в изобилии представленные в кабаке, сбросили Кольке с Васькой двуручную пилу. Подобно врубовому комбайну, друзья пошли по залу, кося Кровяшкиных. В другом углу Никита Чёрный, держа за ножку рояль, отбивался, размахивая тяжёлым инструментом, от своры агентов.

Тут произошло нечто, на секунду понизившее активность даже Никиты Чёрного. Послышался глухой треск, затем скрежет отдираемой крыши, потолок проломился и в образовавшуюся дыру просунулась волосатая нога с восемью хищно скрюченными пальцами. Народ замер. Описав плавную кривую, нога вцепилась в профессора Прахарягина и уволокла его в отверстие. Причмокивающее чавканье послышалось на крыше.

Первым опомнился Колька Серый. Взвизгнув не своим голосом «Отдай, гад, прахаря!», Колька с новой силой ринулся на Кровяшкиных. Всё смешалось в кучу. В раскрытые окна, один за другим, стали сигать корабельные коты, около пяти тысяч. Душераздирающее мяуканье и царапанье смешались со стонами затаптываемых и раздираемых. Наконец, стены рухнули, и в то время, как с одной стороны в кабак вбежал в полном составе контингент детского сада №80, с другой въехал чудовищный медведь верхом на тщедушном гнииповце, одетом в мешок с надписью «земляничное мыло».

Грозно уставясь на дерущихся, медведь разинул пасть и рявкнул пропитым дискантом:

– На Пидерской жиры дают!

Поток людей, подхваченный сенсацией, хлынул на улицу. Там уже дралось всё ГНИИПИ. Вдали, как гора, высилась Митькина башня. Удар молнии расколол её, маленькая тень, сверкнув топором, побежала к городу. Это вышел Митька. Со стороны леса уже мчались к столице лесные люди.

Страшно было в эти дни. По улицам, где некогда царили мир и покой, и марухи лускали семячки и нюхали астры, теперь со свистом носились трупы и нечисть. В такой-то обстановке суждено было продолжиться распре Кольки Серого и братьев Кровяшкиных.


Глава 7. Колька Серый и братья Кровяшкины /продолжение/

Молода была, страдала, да во дубравушке бывала,
Мы с милёнком в той дубраве, ой да играли в каннибала.
У нас и карточка была, едим мы человечину,
Только плёнка, где филе, Сучкою засвечена.

(Гнииповские страдания.)

Все оставшиеся в живых 345 братьев Кровяшкиных сидели у костра, пылавшего в середине барака. Они ели Петьку Кровяшкина, некогда их единоутробного брата, час назад приговоренного семейным советом к превращению в жаркое. На лицах пирующих было написано блаженство.

До такой жизни братьев довёл голодный месяц январь. Доставать пищу было неимоверно трудно. И братья, знавшие, что против Кольки Серого надо воевать не числом, а умением и спортивной формой, решились на вышеописанный стратегический ход.

Каждый вечер в бараке шло открытое голосование. Каждая выдвинутая кандидатура, после неизбежного антипатриотического самоотвода, детально обсуждалась. За и против приводились самые разнообразные аргументы, от чисто кулинарных до политических и личных.

– Давай Стёпку завтра схаваем! – предложил Иегудиил Кровяшкин, один из самых активных выборщиков, чья густая шерсть и хрящеватость делали его почти непригодным для приготовления чего-либо съедобного. – Он, сука, мне полполушки должен...

– Меня нельзя! – отчаянно завопил Стёпка. – Я отдам! Я амутру не прививал!

Хотя упоминание о страшной гнииповской болезни амутре, гнойном воспалении всего организма полностью, не должно было бы вызывать веселья, хохот потряс барак. Амутру здесь, несмотря на титанические усилия Сени, не прививал никто.

– Отчего же, можно и Стёпку... – загудели голоса. Сытые братья не хотели спорить. Отчаявшийся Стёпка решился на крайние меры и впопыхах совершил неверный шаг.

– Меня нельзя! – снова завопил он. – Я агент!!! За меня сам Сеня...

Но сообщить, чего предпримет начсучки в отместку за гибель сотрудника, договорить Стёпке не дали. Предполагаемый изменник пал, сражённый четырьмя топорами разгневанных родственников. Завтрак, из расчёта 226 грамм Стёпки на рыло, был обеспечен. Братья занялись текущими делами. Около сортира выстроилась очередь.

Собственно, в этот миг и начались события, еще раз подвергшие испытаниям многострадальное гнииповское население. В тот момент, когда очередь дошла до Овсея Кровяшкина, в сортир, проломав унитаз, влез Колька Серый. Голодный чемпион, проникнув в тайну братьев, решил последовать их примеру.

В доли секунды прикончив Овсея, дерзкий Колька, зажав труп в пасти, вихрем промчался мимо обалдевших братьев и пропал во вьюжном просторе за Кровянкой.

И пока озлобленные Кровяшкины давали патетические клятвы и по-собачьи нюхали заносимые снегом следы, Колька отменно нажрался и впервые за последние недели подумал, что жизнь не так уж плоха.

Затем настали тяжелые дни для братьев Кровяшкиных. Колька, а вослед за ним и Васька Жареный быстро пристрастились к нежной кровяшкятине. Чтобы не быть истребленными собственными и колькиным аппетитами, Кровяшкины сделали налёт на барак братьев Гавняшкиных. Гавняшкины отреагировали съедением шести братьев Сапляшкиных.

Так в ГНИИПИ появилось и распространилось людоедство. Жить стало страшно. По старым привычкам, чаще всего заготовляли мясо ночью, а жертвы намечали днём. Прямо на улице к гнииповцу подходили трое-четверо молодых людей или девиц, брали его в кольцо, и, уставясь на него глазами с расстояния в полметра, так что смрадный запах из ощеренных пастей бил несчастному в нос, оценивающе обсуждали:

– Энтот?

– Пойдёт... не отходи от его, а то опять перехватят.

Рассказывали страшные истории о гурманах, выедающих только икры или языки. Человечиной начали торговать на рынке. В Сучке быстро научились идентифициротвать погибших по любым останкам. Вместе с тем оставшиеся в живых заметно поправились и на людях всячески стремились выказать лояльность.

Однажды в чудесное морозное утро профессор Прахарягин шёл домой с толкучего Рынка, держа в руке завёрнутый в тряпку предмет. Навстречу ему спешил Сеня. Прахарягин важно поклонился и хотел было последовать далее, но Сеня, усмотрев какие-то неполадки в профессорской осанке, пересёк улицу и встал перед заслуженным деятелем.

– Энто чего? – с обычной деловитостью осведомился он, указывая на свёрток.

– Да понимаешь, Семён Вавилыч, – в отчаяньи вскричал Прахарягин, – вот прахаря с ремонта несу...

– Прахаря, говоришь? А кровь зачем оттеда каплет?

– Болячка у меня была, – плачущим голосом стал причитать Прахарягин, – когда мерил – сорвал... вот кровь моя, стал-быть, на землю льётся...

– Дай-ка сюда, – решительно сказал Сеня.

Он развернул свёрток. Глазам его предстал большой кусок ягодицы, поросшей рыжей шерстью. Сеня покачал головой. Тут же на месте Прахарягину выписали 15 суток, решив не прибегать к высшей мере ввиду прежних заслуг профессора.

Но особенно презрел все этические нормы Колька Серый. До поры до времени каннибализм старались скрывать из страха перед Сучкой. Колька же, в короткие сроки, нажив большой капитал на спекуляции человечиной, однажды вечером напился в «Бля», и, потеряв всякую осторожность, тут же за столиком съел принесённый с собою кусок мяса пятилетней девочки. Это переполнило чашу терпения властей. Утром на Колькино месте жительства пришли, чтобы вести его общать. Но Колька, отличавшийся быстрым умом, понял, что настала пора выполнить заветное решение. За час до прихода властей он ушел жить в канализацию.

В пять часов дня дрожащий от торжественности голос диктора зачитал указ Феофана. Колька Серый за тягчайшие преступления объявлялся врагом человечества. Его сняли с работы и лишили звания чемпиона. Каждый встретивший Кольку был обязан немедленно доставить его в Сучку. Не успели гнииповцы переглянуться после зачтения указа, как изо всех унитазов города раздался демонский смех. Колька Серый принял вызов.

Вслед за Колькой ушли в канализацию братья Кровяшкины. Присутствие там Кольки их не смутило – в чём-чём, а в отваге братьям отказать было нельзя. Между тем над инициаторами человекоядения нависла реальная угроза знакомства с Митькой.

Теперь в любое время суток из сортиров и выгребных ям валил дым, соблазнительно пахнущий мясом, слышались звуки песен и джаза, порой долетали слова политбесед. Сеня пытался бороться с новыми веяниями организацией «сортиров самообслуживания», но это не помогло. В «Бля» открыли подвальный зал. Всё больше и больше гнииповцев уходило в безопасные края, к привольной жизни, в то время как наверху агенты выли от скуки и с тоски пытались арестовывать друг друга.

Колька Серый, лелеявший мечты о политических свершениях, предложил Кровяшкиным перемирие. Детально взвесив все про и контра, братья согласились. Во ознаменование союза была написана инвектива в адрес Феофана. В слоге этого документа блестяще проявились стилистические таланты Кольки: «... псина Феофан сука позорный тебя под люку гноил...» Малограмотные Кровяшкины, как ни пыжились уесть вождя, смогли придумать только слово «димафродит». Передать грамоту наверх поручили Евплу Кровяшкину. Противу всех ожиданий, бесстрашный Евпл вернулся через родимый унитаз целехонек. Гордые подвигом собрата Кровяшкины задрали нос. Через два дня Евпла нашли в отдалённом изгибе малопосещаемого стока с перерезанным горлом, ибо не было в канализации человека, более ревнивого к чужой славе, чем Колька Серый. В поисках убийцы он проявил фантастическую активность, лазил, наверх по всем трупопроводам, заглядывал под брошенные по углам кости, во всём винил агентов Сучки и притворно ахал. Братья подозрительно молчали.

А в конце февраля грянул такой мороз, что стали лопаться канализационные трубы. Братья Кровяшкины не выдержали. В один из дней длинная процессия потянулась к Феофановой резиденции с повинной. Как ни странно, их простили – просто потому, что наверху некого стало брать, а задержанием одних Кровяшкиных нельзя было бы удовлетворить наросшие потребности, надо было выманивать остальных. В день амнистии газеты употребляли выражение «соблюдение законности», и искушённые в чтении подтекстов жители поняли, что покамест хватать не будут. И даже Колька Серый вышел на поверхность.

Но уже на другой день в газетах замелькали выражения «усиление бдительности», «идиотская болезнь ротозейства» и «возмездие». И снова гнииповцы поняли, что теперь хватать будут всех подряд. Так оно и было. Однако, Колька Серый сохранил вольный статус – скорее всего, в связи с необоримой верой в достоинства финача. Мы закончим эту главу сценкой из гнииповской трагедии «Буду рад, когда ты сдохнешь», относящейся к описанным временам.

«... Колька сидит на корточках внутри канализационной трубы, глядя на мчащийся поток. Из потока показывается голова Прахарягина. Колька выхватывает профессора.

Колька: Ты как сюда, Хер Малафеич?

Прахарягин /стонет/: Ой, Коля, беда... Нынче в магазинах вместо мыла крем сапожный выдавали... стало быть, ночью резать будут. Вот я и решил, ... этого... переждать...

Колька /радостно/: Резать! /хватается за финач/. Точно!

/ из потока к Кольке и Прахарягину выскакивает труп/

Труп: Ага, суки! Попались!

/занавес/»

_______________________

Примечание к главе 7. Часто приходилось слышать, что эпизоды этой главы с участием профессора Прахарягина неправдоподобны, так как ранее его уволокла на крышу кабака «Бля» нога с восемью пальцами /см. гл. 6/. На это следует ответить, что, во-первых, верность гнииповскому духу надо предпочесть правдоподобию, во-вторых, что один из эпизодов заимствован из художественного произведения и не обязан быть историческим фактом, в-третьих, что дух воскрешения вообще пронизывает эту главу, и в-четвёртых, что никто не может предугадать исхода поединка профессора Прахарягина даже с восьмипалым противником.


Глава 8. Полубог является людям

Действие 2-ое, явление 1-ое. Сеня Гад сидит за рабочим столом, заместитель Сени Лёня Выродок стоит с папкой около стола.

Сеня /просматривает бумаги/: Расстрелять как бешеную собаку! /подписывает/ Выслать в 24 часа! /подписывает/ К вечной каторге! впрочем... однако... /задумывается/ расстрелять как паскудного пса!

Лёня: Семён Вавилыч, а как вот с этим, в небе который порхал с топором?

Сеня: А что на него смотреть-то? У нас тут, Лёня, не аэродром!

/гром аплодисментов/

(Е.Матфеев, Однажды летом, пьеса-хроника.)

В ГНИИПИ появился полубог. Он принял образ молодого парня, одетого в рваную тельняшку, но исключившего из своего туалета штаны. Его полубожественность, как и следовало бы ожидать при всяких проявлениях божественности с любым положительным коэффициентом, ощущалась сама по себе, подсказывая нужное слове для определения любому понимающему. На голове необыкновенного существа красовалось дырявое ведро, напяленное столь глубоко, что закрывало глаза и нос своему обладателю.

Он пришёл с запада. На контрольном пункте, где проверялись документы всех прибывающих в столицу, как на грех, находился сам Сеня. Поэтому контроль был необычайно дотошным. Полубог, сумевший прикинуться заурядностью, в ответ на требование предъявить бумаги, молча снял ведро и достал оттуда большую связку разных книжечек.

– Паспорт в тебе есть? – поинтересовался Сеня, внимательно оглядывая неожиданного гостя.

Паспорт полубога оказался в полном порядке. Из него явствовало, что пришлец появился на свет 20 лет назад в деревне Хулим-Пулим, происходит из сельхозтружеников и рожден от законного брака Сеньки Гугнявого и Дуньки Гумозной. В бунтах Никиты Чёрного и фальшивоминетчиков, как вытекало из паспорта, полубог участия не принимал.

Сеня описал круг около сына небес, раздумывая, за что ещё его можно взять. Внезапно он оживился.

– А справка за прививку амутры у тебя есть?

На свет божий появилась справка. Амутра прививалась текущей отчётной весной. Сеня вздохнул и вернул документы юному провинциалу. После этого он распорядился беспрепятственно пропустить парня в ГНИИПИ. Агенты выпихнули полубожество на улицу, дружески посоветовав как можно скорее приобрести себе шкары. 

Только когда полубог оказался на безопасном расстоянии от кустов задержи-и-обыщи-дерева, высаженных около контрольного пункта, он обернулся к контролёрам и прокричал:

– Пущай Феофан себе шкары покупает!!

Только тут агенты спохватились и поняли, что они, став жертвами провокационного наваждения (которое квалифицированный работник надлежащих служб обязан отличать от просто наваждения), дали маху и пропустили в город важного государственного преступника.

... Слухи о деятельности парня с ведром поползли вскоре после описанного эпизода. Парень неизменно оказывался участником любого крамольного действа, не переводившегося в ГНИИПИ никогда. Однако, он сумел капитально оживить такого рода деятельность. Давно уже гнииповцам было известно, что главное – это начертать величественную программу; это самое и выполнил полубог. Более того, он сумел это сделать, почти не пользуясь членораздельной речью, почти исключительно за счёт рычаний, завываний и хриплых угроз, убогих по лексике, но переполненных чувством. Народ ГНИИПИ, способный воспринимать и передавать тончайшие оттенки мысли единственно при помощи последовательностей двух основных умозаключений «у!» и «гы!», быстро уразумел, что все беды оттого, что ГНИИПИ хуже всех потому, что он лучше всех; а лучше всех он потому, что не в ГНИИПИ никто ничего не понимает. Эта идея принималась и в штыки, и восторженно. Сеня, читая рапорты, то радостно потирал руки, то хватался за сердце.

... Год спустя после конфликта на контрольном пункте в центральном гнииповском кинотеатре «Урядник» демонстрировалась 37-ая серия популярной ленты «Кто серет и смеётся». Весь гнииповский бомонд был в сборе. В 14-ом дорогом ряду сидела Марья Степановна Жэ в обнимку с Колькой Серым. Несколько далее профессор Прахарягин уныло созерцал роскошные плечи красотки, некогда обольщённой и растленной им, а затем предпочетшей молодость и силу верности и высокому положению в обществе.

На экране 3-ий час колошматили друг друга колунами герои психологической драмы. Зрители радостно сопереживали похождениям любимых артистов:

– Гы, гы, гляди, вон тот вон который в рваном прахаре, энто тот который тому в очках в 21-ой серии в лоб закатал...

– А он его зачем душит?

– Надо ему, вот он и душит...

– Он не потому душит. Он его с горя душит. Она ему семячки за полцены толкнула, а там в их бриллианты... Скорбные мысли Прахарягина прервал злобный шопот сзади:

– Ты, лахудра, сыми цилиндр, не видать за тобой...

Профессор засопел и полез в карман за кастетом.

И едва профессор обернулся, чтобы единым ударом уложить обидчика, как злоумышленник саданул топором по новому модному цилиндру. Когда Прахарягин очнулся, сеанс был прерван. В просцениуме полубог ведром, сорванным с головы, что позволяло видеть сияние вокруг лысины, крушил набегавших агентов.

Сеня, неумолимый и надменный, наблюдал за битвой из прохода.

Колька Серый, приблизив губы к уху Марьи Степановны, разъяснял ей суть происходящего:

– Я этого знал, с ним в сумасшедшем доме сидел, он за миссию, я за так. Он себя полубогом в паспорт записал. Ну, а дерётся, пёс, законно...

Марья Степановна не знала слов «миссия» и «полубог», но понимала всё в точности, ориентируясь на знакомые концепции сидения в сумасшедшем доме за нечто и записывания в паспорт чего-то нежелательного. В тот миг, когда Колька оценил воинское искусстве полубога, тот, особенно залихватским ударом снеся на пол шеренгу агентуры, стал медленно и величественно возноситься к потолку. Два агента успели схватить его за щегольские полупрахаря, но сила левитации была неодолима. Убедившись, что служебное рвение Сениных подчинённых требует для правления вмешательства таинственных сил иного мира, полубог плюнул в огнём на агентов, спланировал ниже, сбил опалённые тела верхней планкой двери запасного выхода и улетел на свободу.

... На земле – агенты в прахарях, на воде и под водой – агенты с аквалангами (длинный шланг, удерживаемый зубами), в воздухе – стаи дрессированных мымр семь дней и семь ночей ловили полубога. Поиски были безрезультатны. Лишь однажды агент Федька Скунс доложил, что на базаре в Щябля он обнаружил полубога, сбывавшего оторванный где-то от стенки телефон-автомат и стоявшего вместе с пятью здоровенными хулиганами. В рапорте Федька написал, что задержать полубога он «пожалел» и просил прибавки жалованья за оперативность. Мягкосердечие стоило Федьке семидесяти лет общения. Вскоре вслед за этим во все гнииповские газеты было дано объявление:

КОТОРЫЙ БЛАГОНАДЁЖНЫЙ ГРАЖДАНИН

обнаружит

КОТОРОГО КОТОРЫЙ ПОЛУБОГ

за приличное вознаграждение необходимо

доставить в отделение Сучки. Особые приметы:

рыло переехано автогадом, на голове ведро 22 литра.

Премия 10000 рублей (на руки пять рублей) и ведро.

В первый же со дня дачи объявления день, на восьмой день со дня преступления в кино, около восьми миллионов полубогов были доставлены в лапы Сениных клевретов. Качество гражданского самосознания и иммунитет от идиотской болезни ротозейства у гнииповцев, чьё воображение к тему же было заворожено объёмом нужного в хозяйстве ведра, оказались настолько высокими, что имели место случаи само- и взаимопривода полубогов. Именно на взаимопривод и рассчитывал Сеня, являвшийся, ко всему прочему, единоличным автором учебника «Основы гнииповской психологии» (коллеги были отосланы обучать указанному предмету Митьку Окаянного). Но на сей раз он напал на равно хитроумного противника. Настоящего полубога не было среди толп приходящих, которых тут же сажали под замок «до особого распоряжения» (гнииповская идиома, обозначающая срок времени, прошедший с момента наступления мезозойской эры). Некоторые сомнения вызвал было странный субъект, пытавшийся прилезть без очереди, монотонно выкликая «прочь, низкая чернь, дайте дорогу сыну солнца!». По рассмотрении сын солнца оказался исключённым за неуспеваемость студентом философского факультета сельхозакадемии Лёхой Пупрявым. Выдавая себя за полубога, он намеревался скрыть своё подлинное антинародное происхождение: его матерью был вурдалак. Решить вопрос о том, что делать с Лёхой, была призвана специальная комиссия под председательством Митьки, что она и сделала в закрытом заседании. Поиски полубога были продолжены.

До сих пор гнииповцы не могут решить, что сталось с полубогом далее. Официальный рапорт сообщал, что некто Тит Двужильный «признался во всём» и «понёс заслуженное наказание». Искушённые в намёках и обтекаемых формулировках гнииповцы быстро сообразили, что будет с теми, кто усомнится в полубожественности Тита. Многие загадочные детали гнииповского быта, тем не менее, легче всего объяснить, ссылаясь на продолжающуюся преступную деятельность таинственного пришельца. От фанатиков, именно так толкующих суть солнечных затмений или карманных краж, нет отбоя.

И уж совсем никто не знает, кто такой жилец одинокого барака на 9-ой Краснозвёздной, бывшей 4-ой Хриплокладбищенской, двадцатый год отказывающийся открыть агентам дверь на том основании, что у него обеденный перерыв. Когда же взбешённые агенты вышибают дверь и врываются внутрь, то там никого нет, только хрюкающий звук доносится ниоткуда, средний между смехом и мяуканьем.


Глава 9. Что пишут ГНИИПовские газеты

Печать, нас учат, точно
Острее колуна.
Канавы точно сточной
Вонючее она.
(Надпись на стене сортира дома гнииповских журналистов,

ранее помещении гостиницы «Паразид»)

По многим характеристикам, в первую очередь по важности вклада в общественную жизнь, гнииповскую журналистику вполне можно сравнить с канализацией. Разумеется, пути, которыми канализация формирует общественное мнение, куда более разнообразны. Но зато канализация не утверждает, что её назначение – служить моделью журналистики. Журналистика же вся построена на утверждении, что она призвана отражать социальные явления, в том числе канализацию. Часто, отражая канализацию, журналистика сбрасывает путы ремесленничества и становится неотличимой от своего благоуханного прообраза.

Используя язык точных наук, можно сказать, что методология гнииповской журналистики состоит всего лишь в подстановке значений переменных в конечное число формул. Примерами формул могут служить утверждения «мы всех лучше и на вас класть хотели» (в гнииповской логике вторая часть является обязательной импликацией первой, «вы, суки, дождётесь» (неопределённость угрозы делает её особо пугающей), «вот дам в рыло, будешь знать, кто с нас морально выше», и ещё относительно небольшое числе других. Выбор представляющей формулу словесной субстанции зависит от целевой установки и ориентации на определённый круг читателей; в свою очередь, целевая установка и ориентация на круг определяют степень отсутствия чувства меры. Например, первое положение из приведённого списка («мы лучше всех и вам пропишем ижицу») может быть выражено при помощи заунывного бормотания («ум, честь, совесть нашей гордо называемой в честь эпохи»), блеяния («созидатели, звездопроходцы, гуманисты, орлиное племя – таковы победители областного соревнования бухгалтеров-учётчиков»), и просто заведомой бессмыслицы, изречения, которое известно всем, но которое ничего вообще не значит («мир сверяет часы по ГНИИПИ», «заря над Митькиной башней зовёт народы»). Но иногда, именно в силу стереотипности легко смешиваемой в уме с непреложностью мирового закона, безжизненные закорюки: даже в суровой второй формуле («дождётесь, твари») начинают светить тусклым пламенем («подлые наймиты и презренные агенты наиболее гнусного из порождений трижды клятого правого охвостья, сравнения с кем устыдились бы и самые мерзостные из отродий, кишащих, как гниды, на смердящем трупе левого отребья...»). Упоминание о гниде строго обязательно. Эта традиция питается, повидимому, неосознанной верой в существование группировок, для которых сравнение с гнидой не постыдно, а лестно.

Кроме параллели с гнидой, существует другое необходимое условие: в любой фразе и во всей публикации в целом должен наличествовать некий гнетущий контекст, достигаемый употреблением как можно более жизнерадостного словесного реквизита. В любом допустимом для публикации тексте должно ощущаться напоминание «помни, сука!». Читателю не надо задавать себе вопроса, о чём именно идёт речь на этот раз. Сука и без подробной экспликации деталей знает, в чём ей следует помнить. Выдающаяся находка гнииповской журналистики, помогающая реализовать это необходимое условие – это слово «читай»... Более точно, это рекомендация читать любое появившееся в негнииповском издании предложение не так, как оно написано, а как раз наоборот. Разумеется, никаких оснований для того, почему так следует делать, не даётся. Это, так сказать, совет благожелателя. Это только желание поддержать правильность восприятия картины мироздания. Например, если в каком бы то ни было повествовании о чём бы то ни было вне контроля из ГНИИПИ сказано, хотя бы мимоходом, что вот де в теперешнее относительно благополучное время науки и искусства достигли кое-каких новых успехов, то эта вражеская вылазка легко нейтрализуется следующим набором указаний при цитировании: «в эпоху экономического подъёма (читай – всеобщего застоя и нищеты) науки и искусства (читай – невежество и вырождение) достигли известных успехов (читай – вымерли и вытеснены поножовщиной на улицах). Уничтожение одного «читай» следующим «читай», как это можно видеть на приведенном примере, никакого значения не имеет. Тут важна не логика, а бдительность. Указание, как чего читать, трудно применимо к сообщениям о негативных фактах, что может привести к досадным промахам, таким, как появлению заметки о нищей семье, ютящейся в убогой трёхкомнатной квартирке. Прочитав такое, гнииповец крутит головой и на глазах обращается в так называемый подозрительный элемент. Впрочем, очень часто в его голове вспыхивает пламенный лозунг «мы лучше всех, и скоро вам, суки, покажем».

Сказанное выше приложимо в основном к серьёзной, квалифицированной журналистике, кующей орудие идей. Конечно, существует и другая журналистика, репортёрского уровня. Часто из газет можно узнать любопытные и конкретные детали: «вчера в 21 час 45 минут в больницу №2 Хрусловского района был доставлен 14-летний школьник Ахламон Кузя. В задний проход школьника, диаметром 19 мм, был забит биллиардный шар, диаметра 55 мм. На вопрос главного врача больницы кандидата медицинских наук Халявого, каков анамнез забавного заболевания, Кузя ответил, что он гулял на свадьбе у друга». Опытный читатель сумеет сделать массу побочных и важных умозаключений на основе такой заметки. Он поймёт, что главное в заметке это неявно прокламируемая, обеспеченная всею сутью гнииповского государственного строя и ничем иным в мире, возможность оказывать скорую и квалифицированную медицинскую помощь лицам, которым на свадьбе друга – забивают в задний проход биллиардный шар. Кроме того, он поймёт, что описываемая акция не слишком предосудительна, иначе сообщение не появилось бы. Вывод о тесной связи кандидата Халявого с райотделением Сучки также мог бы быть сделан, не будь он известен любому и каждому давным-давно.

Главного редактора главного гнииповского органа зовут Чупрей Чокнутый. Разве только Сеня и генеральный секретарь при Митьке дядь-Володя Чугунный могут тягаться с Чупреем в увлечённости своею работой. В неё Чупрей внёс творческую струю, первым отделив существенное от малозначущего, или, как он сам любит говорить, базис от надстройки. Он первым стал монтировать каждый номер своей газеты «Давай!» не с получения, отбора и размещения информации по отделам, а с приведения себя самого в состояние творческого восторга. Упорными тренировками была достигнута способность приходить в состояние творческого восторга с первого стакана. Где-то между шестым и пятым стаканами, во втором часу ночи, на звук удара Чупреева кулака по столу, в его кабинет вбегают уже готовые к ночной смене редакторы отделов. Трясясь от возбуждения как припадочный, Чупрей начинает визгливо орать:

– Ура! Вперёд! Никакой пощады! Расстрелять как бешеную собаку! Не выйдет, господа! В неустанной борьбе с мракобесием и поповщиной! И скатились в болото политического авантюризма! Лично Феофан! Руки прочь! Никому не позволим своё свиное рыло! На пятьсот сорок два и четыре десятых процента! Девять миллиардов киловатт-пудов! Преступная банда и их заморские хозяева! Не сумел и мог суметь подняться над мировоззрением своего класса! Непосильным гнётом на плечи налогоплательщика! Никого не представляющий вылез на трибуну и просмердел! Вооружённая до зубов военщина!

Редакторы отделов точно знают, когда им можно переходить от пассивного вникания в инструкции к активному сотрудничеству. Когда этот миг настаёт, настаёт и полуминутная передышка. Слышно только журчание жидкости по готовящимся глоткам. А затем восторг становится всеобщим, и все во главе со главным уже не выкликают, а воют: – Закусившая удила тройка озверевших акул! Фиговый листок был сорван и всему миру предстала омерзительная физиономия кровожадной твари! Прицельным кинжальным огнём до пятидесяти змеёнышей из вражеского детского сада! Весело улыбалась, когда мимо неё пронёсся танк, ведомый опытным любимым, бывшим конюхом! Гражданин Миндявый, будучи в нетрезвом, развел костёр в середине жилого помещения, и легко себе представить! Работать эффективно, с высоким качеством, добиваясь минимального расхода сырья при максимальном выпуске частей для нового трупопровода! После окончания камлания, лимитируемого по длительности только количеством полезно усвояемой водки, остаётся только чисто техническая работа: оснастить конкретными деталями уже готовый каркас. Это поручается менее опытным, но растущим кадрам. Среди них попадаются такие так называемые люди интересных профессий, например, зооидеологи, в обязанность которых входит проверять насыщенность газетного номера персонажами из животного мира и регулировать частоту их появления. Среди этих персонажей, используемых для отрицательных характеристик, на первом месте, разумеется, находится гнида – около 50%; места за ней разделяют собака /пёс/, стервятник, шакал, гиена, змея и акула – по 7% каждый вид; среди живых существ, используемых для положительных характеристик, можно указать только сокола и ударника труда. Упоминание отрицательного зверя вкупе с прилагательным «дохлый» не лишает характеристику художественной силы, но лишает, повидимому, индивидуальности, поскольку в этих случаях чаще используется обобщенное понятие «падаль».

Большую помощь работники прессы получают, пользуясь специальным словарём кодовых обозначений некоторых распространённых понятий. Легче всего объяснить, что представляет собою этот словарь, можно просто на примере, цитируя наугад и обращая определения:

... адская кухня – заседание иностранного парламента;

... антигнииповский вымысел – любое упоминание о ГНИИПИ вне хвалебного контекста;

... бредовый вымысел – широко известный антигнииповский вымысел;

... дохлая утка – вновь появившийся бредовый вымысел политической ориентации;

... зелёный ад – лес вне проделав ГНИИПИ;

... злобный вымысел – сообщение о повышении цен на пищу за день до самого повышения;

...зловонная пасть – см. разинуть зловонную пасть на ч/л: скептически относиться к традиционным гнииповским ценностям;

... мутная волна – ряд событий , сообщение о которых есть бредовый вымысел;

... народные мстители – хулиганьё из представителей национальных меньшинств;

... небезызвестный – популярный персонаж, которого нельзя по техническим причинам расстрелять немедленно;

... незадачливый – добившийся успеха в нежелательном направлении;

... оседлать любимого конька – сообщить бредовый вымысел;

... отравленное зелье – та часть негнииповской газеты, где приводятся бредовые и злобные вымыслы (вообще по определению негнииповская газета не может писать ни о чём другом);

... подозрительная возня – см. адская кухня;

... провокация – это слово может значить что угодно; вообще – успешная, но неугодная акция; см., например, справедливое возмездие, если только оно произведено не по гнииповской указке;

... репортаж из завтра – сообщение об открытии новой столовой;

... росток нового – забегаловка на открытом воздухе;

... справедливое возмездие – расправа над неугодными лицами;

... якобы сказал – единичное действие небезызвестного /см./ в процессе фабрикации дохлой утки /см./;

... яростные нападки – мутная волна /см./ относительно слабой интенсивности.

Без пользования словарём начинающий журналист вообще не может изготовить приемлемую продукцию. Тягчайшие идеологические ошибки, такие, как наименование мракобеса дипломированным лакеем, или ссылка на поднятие руки на самое святое как на разевание зловонной пасти на выношенное в народных мечтах, неизбежны. А каждый такой случай неизбежно влечёт за собой визгливые голоса /см./ махровых /см./ злопыхателей из логова врага /см./

Почти в каждом номере газеты – точнее, в каждом номере газеты, за исключением юбилейных выпусков, заполняемых только речью Феофана и пересказом событий, якобы имевших место в истории – имеется ряд побочных разделов, таких, как научно-популярный, сатирически-бытовой, бытовая хроника, происшествия и сообщения о наградах и наказаниях. Беглыми зарисовками по поводу перечисленного мы и закончим эту главу.

Научно-популярный отдел посвящён либо очередному успеху /см./ гнииповской науки, либо неизбежному очередному провалу /см./ негнииповской. В обоих случаях очерк этого отдела начинается и заканчивается восхвалениями в адрес властей и лично Феофана. Между восхвалениями излагается существе дела, причем читатель в возможно более развязной манере предполагается идиотом, для того, чтобы можно было сообщить, как опрометчиво читатель поступил, якобы подумав по поводу проблемы нечто совсем несуразное, тут же вкратце и безграмотно излагаемое. Затем в тонах крайнего злорадства или крайнего ликования сообщается, как подошёл к проблеме коллектив, возглавляемый молодым учёным, или, соответственно, до чего докатился другой коллектив, находящийся на содержании какой-либо заведомо отвратительной организации («... и договорились до того, что самая маленькая блоха, которую якобы и увидеть нельзя, называется бактерией. Но если её нельзя увидеть, то откуда можно узнать, как она называется? Да ясно откуда – по указке оттуда! Так провалились незадачливые исследователи, и всем стало ясно, что значила подозрительная возня на этой адской кухне»). При этом очерк пишется так, чтобы создалось впечатление, что то, что только надлежит сделать и о чём совершение неясно, как оно будет делаться, уже сделано, и никаких надежд на судебное преследовение коллектива во главе с молодым ученым уже не остаётся.

Сатирически-бытовой отдел, наряду со спортивным, крайне популярен среди грамотных городских гнииповцев. Именно в этом отделе можно почерпнуть сведения о нехарактерных поступках нетипичных лиц по немотивированным причинам. Именно там сообщается, что где-то у чёрта на куличках какой-то кладовщик украл казённую телогрейку, продал её, деньги пропил, учинил драку, откусил нос случайному прохожему, а на вопрос властей, зачем он так сделал, ответил «надо было». Не стоит говорить, как близки и понятны гнииповцам настроения кладовщика, как велико удивление по поводу того, что где-то у чёрта на куличках ещё идёт тихая, патриархальная и всем понятная жизнь, и с каким упоением читает гнииповец слова «изрыгая омерзительную ругань», непременно появляющиеся при описании контакта частного лица с представителями закона.

Рассказать, что такое гнииповская бытовая хроника и происшествия, даже в переложении газет, можно только приводя эти разделы дословно и от начала до конца. Сообщения о наградах и наказаниях, при известной противоположности их ориентации, имеют много общего. Например, мотивы той и другой акции всегда одинаково непонятны, вне зависимости от того, переданы ли они словами «за выдающиеся заслуги» или «получил по заслугам».


Глава 10. Мажорный финал, картина народного праздника

Мине милка изменила,
чтой-то мне не верится.
Выйду ль ссать – мине не ссытся,
Сяду срать – не серется!!

(Песенка Отелло из одноименного кинофильма)

Одна из замечательных особенностей гнииповской жизни состоит в тем, что изучение её как феномена извне невероятно сложно, а изнутри необыкновенно легко, причём, полученные знания оказываются весьма солидными и основательными. Иными словами, самые головоломные проблемы, ставящие в тупик любого эксперта вне рубежей ГНИИПИ, вообще не составляют проблемы для уроженца этих мест. Заметим также, что эффект этого явления совсем не однозначен: часто вполне разумные подходы, предлагаемые извне, отвергаются в ГНИИПИ на том только основании, что у предлагающего их иноземца нет в голове достаточного количества вколачиваемой сызмальства отечественной чуши.

В качестве примера можно привести так называемый феномен жареного петуха. Гнииповская поговорка, что кого-то ещё жареный петух не клевал в задницу (причём подразумевается, что когда-нибудь обязательно клюнет) означает не только, что положение клюнутого плачевно из-за боли в клюнутом месте. Эта поговорка означает также, что жертва настолько слаба и беззащитна, что её обидеть может даже жареный, то есть по всей видимости значительно ограниченный в своих агрессивных порывах, петух. В ГНИИПИ считается аксиомой, что суждения лиц, чья задница не была объектом клевания жареным петухом, не следует принимать во внимание.

Речь сейчас даже не о том, а о том скорее, что любой гнииповец, на основе самой ничтожней, но обязательно исходящей из гнииповского источника информации, способен мгновенно начать рисовать абсолютно достоверную, по крайней мере для него самого, картину окружающего мира уверенными мазками. Речь не о том, что увидав рекламу необыкновенных питательных и вкусовых качеств могильных червей квашеных, гнииповец мгновенно понимает, что никаких других съедобных продуктов он не увидит на прилавках магазинов до конца жизни, и не о том, что после прочтения статьи о свободе творчества он не успокаивается до тех пор, пока не отыщет слов, что имеется в виду не обыкновенная свобода, а так называемая подлинная, лишённая никому не нужной показной стороны. Речь о том, что у каждого гнииповца в голове сидит точный план, во времени и пространстве, окружающего его сумасшедшего дома. И хотя аналитические и статистические исследования составляют прерогативу Сени и его ведомства, любой гнииповец чует то, что имеет произойти, в полном охвате и безошибочно, несмотря на те, что часто эти ясновидческие предчувствия и вовсе нельзя выразить при помощи печатного слова.

В силу вышесказанного освещение ещё нескольких сторон жизни на впуклом острове при помощи описания соответствующего материала в соответствующей главе надо считать нецелесообразным, а метод исчерпавшим себя. Невзирая на предвкушение изысканных наслаждений ума, какое может быть доставлено повествованием об алкоголизме в ГНИИПИ, об иностранной политике со странами по ту сторону Серого Океана, о тружениках сельского хозяйства в Загавнянье и Транскровяньи, или о том, как в беседе с нашим корреспондентом с представителем детского сада № 21/45 младенцем Котей, Котя зарубил корреспондента, лучше сделать реверанс в сторону воображаемого контрагента и сообщить ему, что и сам он, после ознакомления с истинно гнииповским духом, сможет поставить интересующие его явления перед мысленным взором. Надо только помнить, что чудесам в ГНИИПИ нет предела, что они куда более обычны, чем заурядный быт, и что ни однозначных ответов, ни монистических толкований причинности не может быть в соответствующих интерпретациях.

И то, что сказать об алкоголизме в ГНИИПИ? Он резко возрос. Как так мог он резко возрасти, когда ясно, что в ГНИИПИ не осталось ни человека, ни медведя, ни злого духа, в отношении которого можно было бы питать хотя бы смутную надежду, что он хоть когда-либо сможет проспаться от пагубного воздействия винных паров? А очень просто. Алкоголизм возрос на 145% за одно только первое отчётно-финансовое полугодие. При этом открыли первый в мире – второй в Европе – вытрезвитель с пропускной способностью 12000000 человек в час, с мраморными душами для мужчин и малахитовыми для женщин (читай: высокий обрыв над Гавнянкой-рекой, откуда схваченного на улице сшибают в воду ударом сапога в задницу. Там он и лежит, пока не оказывается неизвестно как стоящим в бесконечной очереди за водкой.)

Для составления учебников или инструкций по великогнииповской внешней политике достаточно иметь подробную карту Засероокеанья. Там, в горах и долинах, равно как на земле, в воде и в воздухе обитает военщина. Она швыряет миллиарды и вынашивает планы. С нею тесно взаимодействует разведка, протягивающая ядовитые щупальца /см./. А поэтому ГНИИПИ не может и не должно быть в состоянии не ответить ударом на удар. Ни на секунду нельзя забывать о том, что враг с вожделением стремится сунуть своё свиное рыло и что противостоять этому намерению врага можно только посредством сования нашего свиного рыла. Обоснования для сования свиного рыла, как учит нас история, можно отыскивать с полной беззаботностью.

Пусть в воображаемой перспективе возникают перед вами поля за Кровянкой. Поля эти могут находиться в двух состояниях. На них либо зреет невиданный урожай, либо в разгаре уборочная страда. В любом состоянии на полях колосятся тучные злаки, там и сям пасутся копытные, и мелькают, как звёздочки, васильки. Гордостью наполняется сердце студента-искусствоведа, пригнанного собирать остатки урожая взамен полностью посаженного в тюрьму за провокационную попытку умереть с голоду состава сельхозартели. Радостно приветствуют его по приезде малыши-первоклассники, прибывшие сюда накануне, ибо давно уже в ГНИИПИ покончили с позорным наследием школьных каникул, лишавших юных патриотов возможности славить мирным трудом своё отечество. Но совсем иные чувства зреют в груди у тех, кто против, при виде того же пейзажа. Когда на то же хлебное поле, заросшее васильками, глянул заокеанский эксперт, он тут же сошёл с ума и с тех пор содержится в психлечебнице на народные деньги.

Но нельзя же позволить, чтобы происки врага /см./ омрачали светлое настоящее. Гляньте же в ночь глазами воображения, гляньте в ночь, наступающую после трудового дня, послушайте, как под бульканье разливаемой жидкости повествует о буднях сельского строительства хриплый басок малыша-первоклассника:

– Гы, у нас тут тоже один был, зелёный и весь в прыщах, как огурчик... профессор эстетики звали... удавили пса, чтоб из себя не ставил...

И ещё иные картины продолжают открываться облагороженному просвещением уму. Мы видим толпу, замершую на Кривонедорыгнутом сквере. Оцепенение толпы вызвано появлением мужчины в одном рваном полуботинке и с топором в руке, надвигающегося на сограждан с самыми недвусмысленными намерениями. То, что должно произойти, кажется неизбежным, когда внезапно над толпою проносится вздох. Из-за угла на сцену появляется женщина-паук. Она игриво насвистывает тему всеобщего счастья.

– Захлопни пасть, кобыла ! – вопиет мужчина с топором.

Жвалы женщины-паука начинают равномерно двигаться; она обдумывает ответный девиз.

Сеня, мгновенно чуящий непорядок, вызывает к себе агента шестой статьи Вия Миндявого.

– Взять обоих! – сухо командует Сеня.

– Семён Вавилыч, – тоскливо блажит агент, – не я дежурю... Может кого достойнее... я вообще её не знаю... – Эту собаку, – сухо бросает Сеня, – там всякая сука знает, – давая понять, что нежелание агента Миндявого вмешиваться в личную жизнь женщины-паука не произвело на него ни малейшего впечатления.

Агент поникает головой. Положение его ухудшилось. Он отчётливо понимая, что если и в самом деле любая собака располагает нужной ему информацией, то задача отобрания показаний у этого животного может оказаться далеко не простой. На секунду в голову Вия пришла даже мысль об уходе в канализацию, но летом на такое не отваживался даже нечувствительный к запахам Колька Серый...

Итак, соединение воображения и знаний, с одной стороны, и природных богатств гнииповских просторов, с другой, таит в себе неограниченные возможности. Над этими просторами, над посёлком имени пятой годовщины, величаво восходит солнце имени одиннадцатого съезда Вдохновитесь зрелищем великого города, вспомните все какие знаете способы призвания вдохновения, прищурьтесь, как бы имитируя политическую близорукость, воодушевите себя тем, что главное – это начертать величественную программу – и перед вами возникнет нечто среднее между пушистой кошкой и голой бабой, и впервые станет ясным, что значат бессмертные слова поэта «молчи, собачья морда!». За дело, соучастники!


Приложение 1. Из сокровищницы ГНИИПоэзии

Ниже приведены некоторые наиболее замечательные стихотворения и отрывки из поэмы «Гнииповская ночь». В ГНИИПИ все без исключения поэмы называются «Гнииповская ночь».

Отрывок из поэмы «ГНИИПовская ночь»

Вот лежит мужчина крупный,
испуская запах трупный.
Он без видимой причины
умерщвлён другим мужчиной.

Вот мужчина ростом меньше
ждёт удобного момента.
Вот он прыгнул в стайку женщин
проверяет документы.

Вот мужчина, агромадный,
испуская запах смрадный,
присосался, хохоча,
к банке с надписью «моча».
Пей, несчастный дурачина!
Хохочи, безумец, звонче!
Вон ползёт к тебе мужчина,
хочет он тебя прикончить!!!
Вот он ближе, ближе, ближе,
вот осклабился бесстыже,
вот вонзил в тебя кинжал
и от радости заржал.

Кара где – за эти штучки?
Где мужчина в форме Сучки?
Безобразие какое!
Хорошо б такому гаду
в жопу лом забить под корень
или два забить бы надо!
Нет, не два – козлу такому
надо вбить четыре лома!!
Ночь крадётся, словно хищник,
ночь несётся с дикой прытью.
Всё ужасней, всё трагичней
развиваются событья.

Вот мужчина габаритный
в гимнастёрке колоритной
с гнусной рожей недовольной
жрёт напиток алкогольный
из бутылки грязной с виду,
испуская запах гниды!
Это ж нешто можно разве
быть тому подобной мразью?
Нож ему б поглубже в шею!
Но не то всего хужее,

а всего у нас хужее
молодёжное движенье!
Хохот слышится задорный
за дверьми мужской уборной
и ответный хохот нежный
за дверьми уборной смежной.

Там мужчин и женщин группа –
золотая молодёжь –
поедают части трупа –
слышны гогот и галдёж.
Страшно видеть эти пасти,
эти дыры средь лица;
в них, разгрызанный на части,
труп проваливается!
труп с кладби’ща – безобразье!
это ж нешто можно разве?
Разве ж мыслимо кладби’ще
превращать в источник пищи?
Это ж памятник былому,
царство вечного покоя!
Всем бы вам бы в зад по лому!
Безобразие какое!

Нет, необходимо, братцы,
нам налечь да разобраться,
разобраться да добиться
сатисфакции амбиций;
чтоб дождались, суки сучьи,
чтоб дождались в форме факта,
в жизни новой, светлой, лучшей,
чтоб однажды ночью как-то,
чтоб из пасти ночи чёрной
нам звенел финал мажорный,
где ликующе звучит нам:
сдохнул сволочь тот мужчина!
тот мужчина в форме гада
cдохнул с ломом там, где надо!

 

 

Стихи о роковой встрече

Шёл Вавила домой с кабака.

Рыло Вавиле побили слегка.

Ему пересечь остаётся овраг,

А там за оврагом родимый барак.

В бараке никто не тронет Вавилу.

Вавила – известный в бараке громила.

В руке у Вавилы наточенный нож,

И а’гент Вавила, и к Сене вхож.

 

Вроде бы всё спокойно. Однако,

навстречу Вавиле выходит собака.

А на собаке большая блоха

Желает с Вавилы пущать потроха.

С собакой не спорят, собака – сила.

Вспять и направо уходит Вавила.

Тайный там есть к бараку проход.

Видит Вавила: в проходе – кот.

 

Боже, за что испытанья такие?

Кошка в бою равносильна стихии.

Хрипло мяуча, худой и проворный,

Кот надвигается с бранью отборной.

 

Назад, где собаку таит темнота,

Вавила стремглав бежит от кота.

Вавила придумал: на узкой дорожке

Решает стравить он собаку и кошку.

 

Что это было! что это было!

В жизни такого не видел Вавила!

И «Сучка» три года потом изучала –

Мяукало, гавкало, выло, рычало,

Лились потопом во мраке ночи

Кровь и в крови кровавые клочья,

Облаком небо заволокла

Антиправительственная хула!

 

Давно это было. Кот и собака

Шестнадцатый год продолжают драку.

Блоха, не стерпевшая битвы накала,

На другую собаку перескакала.

Вавила в тюрьме на бессчётные годы.

Он нарушил закон об охране природы.

Четырнадцать раз сносили барак.

Всё остальное окутал мрак.

 

Отрывок из поэмы «Гнииповская ночь»

На башне бьют часы двенадцать.

Час волшебства и дивинаций,

час битв, убийств и грабежей.

ГНИИПИ пучится ночное,

как в бочке блюдо овощное

под действием дрожжей.

 

Час писка бодрствующих крыс.

Час напивающихся вдрызг.

Час свежевания добычи,

час смакования греха,

час слуха – нынче в лавке бычьей

давали точно потроха.

 

Ты больно, сука, стал доверчив.

Они не бычьи – человечьи.

Мне говорил палач.

Ты больно, сука, стал забывчив.

Они не человечьи – бычьи!

Они не бычьи – кляч!!

 

Топор – итог обмена мнений;

года тюрьмы за страсть мгновений!

и в сущности, вотще!

Забудут толпы любопытных

каких кишки дают копытных.

Давали ль вообще?

 

 

 

 

Производственная баллада

Трупом бешеной гориллы,

агромадным, словно сруб,

трупопровод засорило –

лопнуло двенадцать труб.

Запрягли в гориллу трактор –

тянут, тянут три часа.

Тракторист гориллу трахнул –

расстреляли, будто пса.

 

Чтобы сдать гориллу в сроки,

порешили год спустя

методом народной стройки

рвать гориллу по частям.

Автоген гориллу режет,

автокран суёт в торец...

Вдоль дороги вдоль проезжей

капает из труб мертвец...

 

Окаянная горилла

всю ГНИИПИ разорила!

 

Незнакомец

По вечерам ГНИИПИ нежится –

течёт налаженный уют.

Покойники не первой свежести

лежат на улицах, гниют;

сочится кровь из щели в здании,

от крови вверх струится пар –

то зданье общества «Дознание»,

идёт, наверно, семинар.

Из окон книзу хищно свесились

копыта, когти и тела;

висит плакат «Долой ответственность

за уголовные дела»;

прохожий с перебитой мордою

трусливо держит свой карман,

и тихо плавает над городом

вонючий розовый туман.

А в нужный час, сверкая орденом,

начальству душу веселя, –

веселый малый с мятым ордером –

подходит к ресторану «Бля».

И он сидит, и пьёт до полночи.

Внезапно он приходит в раж.

Служебным рвением исполнившись,

он вынимает карандаш.

Он из кармана рвёт наручники,

свисток себе пихает в рот...

Ни лом, ни нож, ни бритва лучшая,

ни гиря гада не берёт!

Перед конвойными-гориллами

напротив Сени я стою,

а Сеня, сука криворылая,

сидит и шьёт мине статью.

Зачем я жил, зачем гулял же я,

зачем я в «Бля» пришёл с ножом,

зачем полушку я одалживал,

зачем заказывал боржом?

 

 

Приложение 2.

Вариант стр. 30:

– Пущай Феофан себе шкары покупает!!

Только тут агенты спохватились и поняли, что они, став жертвами провокационного наваждения (которое квалифицированный работник надлежащих служб обязан отличать от просто наваждения), дали маху и пропустили в город важного государственного преступника.

... Слухи о деятельности парня с ведром поползли вскоре после описанного эпизода. Парень неизменно оказывался участником любого крамольного действа, не переводившегося в ГНИИПИ никогда. Однако, он сумел капитально оживить такого рода деятельность. Давно уже гнииповцам было известно, что главное – это начертать величественную программу; это самое и выполнил полубог. Более того, он сумел это сделать, почти не пользуясь членораздельной речью, почти исключительно за счёт рычаний, завываний и хриплых угроз, убогих по лексике, но переполненных чувством. Народ ГНИИПИ, способный воспринимать и передавать тончайшие оттенки мысли единственно при помощи последовательностей двух основных умозаключений «у!» и «гы!», быстро уразумел, что все беды оттого, что ГНИИПИ хуже всех потому, что он лучше всех; а лучше всех он потому, что не в ГНИИПИ никто ничего не понимает. Эта идея принималась и в штыки, и восторженно. Сеня, читая рапорты, то радостно потирал руки, то хватался за сердце.

... Год спустя после конфликта на контрольном пункте в центральном гнииповском кинотеатре «Урядник» демонстрировалась 37-ая серия популярной ленты «Кто серет и смеётся». Весь гнииповский бомонд был в сборе. В 14-ом дорогом ряду сидела Марья Степановна Жэ в обнимку с Колькой Серым. Несколько далее профессор Прахарягин уныло созерцал роскошные плечи красотки, некогда обольщённой и растленной им, а затем предпочетшей молодость и силу верности и высокому положению в обществе.

На экране 3-ий час колошматили друг друга колунами герои психологической драмы. Зрители радостно сопереживали похождениям любимых артистов:

– Гы, гы, гляди, вон тот вон который в рваном прахаре, энто тот который тому в очках в 21-ой серии в лоб закатал...

– А он его зачем душит?

– Надо ему, вот он и душит...

– Он не потому душит. Он его с горя душит. Она ему семячки за полцены толкнула, а там в их бриллианты...

Скорбные мысли Прахарягина прервал злобный шопот сзади:

– Ты, лахудра, сыми цилиндр, не видать за тобой...

Профессор засопел и полез в карман за кастетом.

И едва профессор обернулся, чтобы единым ударом уложить обидчика, как злоумышленник саданул топором по новому модному цилиндру. Когда Прахарягин очнулся, сеанс был прерван. В просцениуме полубог ведром, сорванным с головы, что позволяло видеть сияние вокруг лысины, крушил набегавших агентов.

Вариант правленный:

– Пущай Феофан себе шкары покупает!!

Только тут агенты спохватились и поняли, что они, став жертвами провокационного наваждения (которое квалифицированный работник надлежащих служб обязан отличать от просто наваждения), дали маху и пропустили в город важного государственного преступника.

... Слухи о деятельности парня с ведром поползли вскоре после описанного эпизода. Парень неизменно оказывался участником любого крамольного действа, не переводившегося в ГНИИПИ никогда. Однако, он сумел капитально оживить такого рода деятельность. Давно уже гнииповцам было известно, что главное – это начертать величественную программу; это самое и выполнил полубог. Более того, он сумел это сделать, почти не пользуясь членораздельной речью, почти исключительно за счёт рычаний, завываний и хриплых угроз, убогих по лексике, но переполненных чувством. Народ ГНИИПИ, способный воспринимать и передавать тончайшие оттенки мысли единственно при помощи последовательностей двух основных умозаключений «у!» и «гы!», быстро уразумел, что все беды оттого, что ГНИИПИ хуже всех потому, что он лучше всех; а лучше всех он потому, что не в ГНИИПИ никто ничего не понимает. Эта идея принималась и в штыки, и восторженно. Сеня, читая рапорты, то радостно потирал руки, то хватался за сердце.

... Год спустя после конфликта на контрольном пункте в центральном гнииповском кинотеатре «Урядник» демонстрировалась 37-ая серия популярной ленты «Кто серет и смеётся». Весь гнииповский бомонд был в сборе. В 14-ом дорогом ряду сидела Марья Степановна Жэ в обнимку с Колькой Серым. Несколько далее профессор Прахарягин уныло созерцал роскошные плечи красотки, некогда обольщённой и растленной им, а затем предпочетшей молодость и силу верности и высокому положению в обществе.

На экране 3-ий час колошматили друг друга колунами герои психологической драмы. Зрители радостно сопереживали похождениям любимых артистов:

– Гы, гы, гляди, вон тот вон который в рваном прахаре, энто тот который тому в очках в 21-ой серии в лоб закатал...

– А он его зачем душит?

– Надо ему, вот он и душит...

– Он не потому душит. Он его с горя душит. Она ему семячки за полцены толкнула, а там в их бриллианты... Скорбные мысли Прахарягина прервал злобный шопот сзади:

– Ты, лахудра, сыми цилиндр, не видать за тобой...

Профессор засопел и полез в карман за кастетом.

И едва профессор обернулся, чтобы единым ударом уложить обидчика, как злоумышленник саданул топором по новому модному цилиндру. Когда Прахарягин очнулся, сеанс был прерван. В просцениуме полубог ведром, сорванным с головы, что позволяло видеть сияние вокруг лысины, крушил набегавших агентов.